История одного супружества

Ты это все-таки сделал, подумала я. Ты меня бросил. И вопреки всему, что я планировала и что пережила, всем прогулкам по туманной набережной, вопреки боли, которую я тщательно распутывала и отпускала, все равно – поразительно – это воспринималось как камень, брошенный в окно и разбивший все в щепки, и даже записки к нему не прилагалось. Вероломный мужчина. Трус. Я знала, сколько я сама сделала, чтобы подтолкнуть тебя к решению. Хотя это я рассказала твою военную повесть, предложила план твоего соблазнения, выкорчевала девичьи искушения, часами ежедневно репетировала это самое утро, эту минуту, – но я вдруг стала винить тебя. Неужели так плохо было здесь со мной? С Сыночком? Неужели жизнь была так печальна, Холланд, а надежда так слаба, что нельзя было выкопать из-под пепла хоть уголек, последнюю искру и разжечь новый огонь? Я была готова к одиночеству – даже к свободе, – но не была готова к этому: к покинутости. Я прятала этот факт в комнатке внутри себя и не поднимала штор, чтобы его не видеть. Теперь он был на виду, и я заплакала. Не только о том, что я была готова потерять, – о годах, не только о том, что я наделала. Но в конечном счете о том, что наделал ты. Мы хотим думать, что льнем к людям, которые пытаются уйти, цепляемся за них, как репьи, чтобы они остались. Мы должны оставаться ради друг друга, пришла мне абсурдная мысль. Должны. Зачем же еще все разговоры, и любовь, и доброта?

И вновь мысль, с которой я проснулась: неужели я ошибалась насчет всего? Того, что ты пытался мне сказать. Неужели все было наоборот, как в комнате смеха? Страх на твоем лице, когда ты шагнул в тот круг света и увидел меня рядом с Баззом Драмером, с реликтом, возможно, остывшей любви. Осторожную речь, которую ты приготовил перед тем, как завыли сирены воздушной тревоги. Тот вечер в «Роуз боул», когда ты танцевал со мной так, словно хотел охмурить. И взгляд вчера в холле, спокойный взгляд мужчины, который принял решение. Может быть, я все же не понимала тебя. Чего ты хотел? Сказал ли ты мне об этом хоть раз?

Я не боролась за тебя с Баззом. Я не знала как и в конце концов отказалась даже от мысли. И все же утром, неподвижно лежа в постели, я подумала – глупо, безумно: а вдруг ты не ушел? Безрассудная мысль. Будто, Холланд, после всего ты мог остаться. Человека не судят по его словам. Его судят по делам. Над чем я плакала тем утром? Свет был прекрасен, передо мной лежало богатство и новая жизнь, на кухне смеялся сын. Над фантазией, над глупой фантазией: что, даже когда прозвенел последний звонок, ты все-таки за меня боролся. Плакала, чтобы раз и навсегда понять, что нет.

Я взяла себя в руки. Мысленно закрыла дверь, ведущую в тот одинокий холл. Я открою ее позже, когда буду одна. Но в то утро мне надо было заниматься ребенком, объяснять ему все и начинать жить. Я привела комнату в порядок после Лайла, который прибежал и обнюхал все, что осталось от любовников: подушку, стол, полотенце. Я моргала, глядя на окутанное туманом солнце и на бестолковые вишни на обочине, которые всегда цветут невовремя. Окно припаркованной машины с включенным двигателем и горящими рубином огнями опустилось, открыв глядящую на меня брюнетку. Через секунду ее уже не было. Я услышала, что Сыночек на кухне просит молока. Начала прибирать комнату, взяла полотенце и стакан.

Я прошла по коридору в кухню. Когда завернула за угол, увидела, что на меня радостно смотрит сын.

– Привет, мам. Лайл не вылезает.

Я на секунду замерла.

– Солнышко?

Он держал в руке стакан молока.

– Сюда, Лайл! Он не выходит, мам. Он под столом.

– Солнышко, где ты это взял?

Он сказал, что папа дал.

– В каком смысле?

Сын озадаченно на меня посмотрел и отвернулся. Следя за его взглядом, я заглянула в комнату, и мое сердце остановилось. Кубик сахара. Ибо там, над его утренней кофейной чашкой, побитой и треснутой, я увидела осторожную улыбку на лице мужа.

* * *

Говорят, существует множество миров для множества наших решений. В одном из них мой муж вышел из нашего дома в темноту, сел в ту машину и был навсегда увезен из прежней жизни. И поехал через всю страну в «деСото», с каждым новым горизонтом понемногу забывая то, что оставил позади, понемногу прощая мне то, что я взяла взамен. В том мире он снял квартиру в Нью-Йорке и жил в ней с любовником, глядя на город, словно на спущенную вниз люстру, зимой они стучали по паровым трубам, добиваясь тепла, а летом открывали окна, чтобы подышать. Они ссорились, мирились и всю жизнь любили друг друга. Письма сыну, приезды в гости, звонки и фотографии по почте. В нем Перли Кук вырастила сына на пятистах акрах, к северу от Сан-Франциско, отправила его в Гарвард и поплыла на корабле во все те места, о которых читала в книгах. В нем это история Базза, история его любви, развернувшаяся где-то там.