История одной дружбы

…Сегодня Майя дочитала Римме ту самую повесть, которую несколько дней назад слушала сама, лёжа в кровати. Тофик крутился под ногами, порываясь запрыгнуть на одеяло.

— Тофик, брысь! У тебя лапы грязные. Иди отсюда. — Майя взяла кота на руки, повернулась к Римме. — Принесу вам чай.

— Пока не хочется. Посиди со мной.

Выставив Тофика за дверь, Майя села на стул. Повисло тягостное молчание.

— Расскажи что-нибудь, — попросила Римма.

— А что?

— Не знаю. Какую-нибудь историю.

— Вы умеете вязать? — неожиданно спросила Майя.

— Вязать? Н-нет. Почему ты спросила про вязание?

— Галина Макаровна вяжет. Носки, варежки, безрукавки. Она мне показывала связанные вещи — очень красивые. Совсем, как покупные. Вы знаете, надо будет попросить Валеру взять у Макаровны шерстяные носки. Для вас.

— Зачем, Майя?

— Как зачем, чтобы держать ноги в тепле. Вам ведь надо поправляться.

Римма всхлипнула.

— Почему вы плачете?

— Я не плачу.

— Я же вижу — плачете.

— Да нет, в глаз что-то попало.

Майя встала.

— Я всё-таки принесу чай. Хорошо?

Римма кивнула.

В коридоре Майя столкнула с Валерой.

— Как Римма?

— Вроде ничего. Сейчас плачет.

— Почему плачет?

— Не знаю. Расчувствовалась, наверное.

— Что ты ей сказала?

— Обещала, что ты возьмёшь для неё у Макаровны шерстяные носки. У Риммы глаза заслезились. Глупо плакать из-за каких-то носков, да, Валер?

— Она не из-за носков плачет.

— А из-за чего тогда?

— Неужели сама не понимаешь?

— Говори уже.

— Римме приятна твоя забота.

— Думаешь?

— Уверен.

— Носки — это не забота.

— Майка, — Валера хотел обнять сестру, но Майя вывернулась.

— Отстань, мне надо чай Римме приготовить. А ты сходил бы к Макаровне.

— Обязательно схожу.

— Заодно скажи, что появился шанс найти Юльку. Брат Риммы нам поможет. Римма ему верит, а я верю Римме.

Глава четвёртая Горькая правда

Операция прошла успешно, послеоперационный период протекал без осложнений. Валера навестил Ивана Захаровича на третий день.

— Майечку почему не взял? — спросил старик.

— В другой раз вместе придём.

— Эхе, Валерка! В другой раз меня уже здесь не будет, домой вернусь. Чувствую себя хорошо, чего место зря занимать. Мне врачи второй шанс дали, надо им воспользоваться. Жить, Валерка, теперь полной жизнью буду, чтобы каждая минутка со смыслом потрачена была.

Валера старался заговорить Захарыча, но уйти от неминуемого вопроса не смог.

— Как Юлька, не надоела ещё вам?

— Хорошо, что спросили, — с нарочитой весёлостью ответил Валера. — Я тут вам рисунки Юлькины привёз. Вот, смотрите. — Он протянул несколько листов, которые они с Майей на пару разрисовывали накануне вечером.

Вынужденная мера. А что поделаешь, решиться сказать правду Валера не посмел.

— Ну-ка, чего она мне нарисовала. Ох ты! Всё, теперь в художественную школу записывать пора.

Захарыч много шутил, смеялся, он выглядел так, словно сбросил двадцать лет.

— Легко мне, Валера, — признался он. — На душе, на сердце легко. Веришь, просыпаюсь по утрам, а сердце не болит. Сам себе удивляюсь, — Иван Захарович усмехнулся. — В первый день решил, что умер. Ей Богу! Глаза открыл, ничего не болит. Руку поднял, ногу согнул, на бок перевернулся… Благодать! Всё, думаю, отмучился, а тут медсестричка ко мне подходит. Вам, говорит, дедушка, пока лучше на спине лежать. Вот так-то!

Валера смеялся вместе с Захарычем, однако старался не встречаться с ним взглядом. Глаза могут выдать, они всегда выдают человека, не привыкшего ко лжи.

— Макаровна там как?

— Ждёт вас, пирогов обещала испечь.

— Пироги — это хорошо. Ты вот что, Валера, родителям передай от меня благодарность. За Юльку спасибо скажи. А я как поправлюсь окончательно, обязательно к вам домой приду, познакомлюсь с ними.

— Я передам, Иван Захарович.

— Хорошие у тебя родители. И вас с Майей добрыми людьми воспитали. Соскучился я по Юльке, Валерка. Соскучился — не могу.

Домой Валера возвращался с тяжёлым сердцем. Нет, думал он, Захарыч не перенесёт потрясения, сердце не выдержит. Как же быть, что можно предпринять?!

Через день Валера узнал о звонке Риммы брату. Появилась слабая, но всё-таки надежда.

Ещё неделю спустя Захарыча выписали. Домой он впорхнул буквально на крыльях.

— Потише, старичок, — улыбалась Макаровна. — Куда торопишься-то?

— Какой я теперь старичок, — в тон ей ответил Иван Захарович. — Меня врачи подремонтировали, я теперь хоть куда.

— Ну! Смотрите на него — хоть куда.

Захарыч прошёл в комнату, осмотрелся, подошёл к столу, провёл пальцами по скатерти, отодвинул стул. Взгляд скользил по знакомым до боли вещам, и в глазах стояли слёзы.

— А ведь когда уезжал, думал, не вернусь.

— Ну! Заговорил. Чего сейчас об этом. Садись, чай будем пить с пирогами.

— А где Валера?

Галина Макаровна мотнула головой.

— На улице остался.

— Что же он на улице… Валера, ты где?

Оставив у крыльца сумку с вещами Захарыча, Валера сел на скамейку. Как несправедлива жизнь, она дала старику второй шанс, избавила от боли, и теперь сама же этот шанс отнимет, вернув и боль, и страдания, и тоску. Как ему сказать? С чего начать? Не поймёт ведь. Откажется понимать. Нет Юльки — для старика это катастрофа.

На крыльцо вышла Макаровна.