История одной дуэли

«Кого убеждал Прогудин, повторяя одно и то же? Меня? Себя? – бились у меня напряжённые мысли. – Да, Фёдорова я знал хорошо. Это жёсткий руководитель. Он никогда не даёт согласия на подобные вещи. Ещё бы! А кто бы дал? Сплошные нарушения! Столько судимостей! Особо опасный рецидивист почти что. По России накатал пол-экватора, почти двадцать лет не выходил из тюрем – и на тебе! На свободу с конвоем?.. Фёдорова не обвинишь. Он везде прав. Прав по закону… Тогда Петровский, подыхая от голода, да и здоровья никакого, взобрался на трубу котельной. На что он надеялся? Скорее всего, ни на что. Это было безумие. Отчаянный шаг. Может, он хотел умереть на миру, по-человечески, чтобы видели все. Умереть, чтоб его запомнили. Узнали, что он не покорился, не сломался. Но что его остановило в последнюю минуту? Конечно, не мой призыв. И не мой голос. Он же сказал, что узнал меня только после снятия с трубы. Когда я рассматривал какую-то брошюру в дежурной, а он отогревался горячим чаем и приходил в себя. Бесполезно додумывать за него, объяснять его действия. Но он слез с трубы. А мог броситься. Передумал. Что-то сломалось в нём? Может, поверил, что прокурор решит его проблему и ему удастся побывать на могиле жены?..»

Теперь для меня, пожалуй, многое стало ясным.

«И потом, узнав меня, он настаивал на встрече со мной. После отказа Прогудина вскрыл себе вены. Чуть не умер. Это был уже шаг… То-то он всё время в разговоре со мной твердил о том, что всё кончено. Он подводил итог всей своей жизни!.. От него я услышал те слова. Как он сказал? Вертится в голове. Этот чёртов сленг!..»

– Пора надевать галстук…

– Что вы сказали? – голос Прогудина вернул меня из забытья, я не заметил, как заговорил вслух.

– Пора надевать галстук, так, кажется, он сказал? – повторил я.

– На их языке это значит повеситься, – быстро перевёл Прогудин. – Что он и выбрал.

– Да… он выбрал смерть…

Прогудин давно ушёл. Записал для полной важности мои указания насчёт контроля за захоронением Петровского, уведомления родственников. Хотя вроде у него родственников-то, кроме умершей жены, и не осталось.

Я всё сидел и переваривал случившееся. Мысли унесли меня далеко. В юность. В Саратов. В институт. В то далёкое невозвратное прошлое.

«…А ведь сознайся он тогда, в следственном изоляторе, остался бы жив. Приговор по тому делу не был особенно жесток для тех времён. Все лидеры на суде сознались, отказались от своих убеждений и, по существу, были прощены. Наказания были смешны. Студентов пощадили…

Он не отказался. Никого не предал. И был сломлен машиной, именуемой системой. Ему не осталось другого. Он выбрал свой путь. И вот логический исход…»

А последнюю его фразу я всё-таки перевёл. Он тогда прошептал «Nos nihil magni fecisse, sed tantum ea, guae pro magnis habentur, minoris fecisse». Что с латыни означает: «Мы ничего не сделали великого, но только обесценили то, что считалось великим…» Эти слова принадлежат английскому философу, хотя и сказаны на латыни. Философ говорил о себе, о своём методе, обращаясь к потомкам… Петровский говорил о себе, о своих товарищах, раздавленных безжалостным механизмом власти, против которого они попытались поднять голос. Попытались задуматься, не согласиться…

Чёрный август

Лишь ничтожная горстка политических авантюристов знала подлинный смысл и назначение этих истеричных лживых компаний, а остальные же, не шибко информированные и вдумчивые, граждане нужны им были лишь для создания видимости «массовости» разыгрывавшихся представлений.

О. М. Хлобустов, чекист, писатель, специалист по истории Российских спецслужб

Разговор не для чужих ушей

Во втором часу ночи председатель облисполкома Жербин едва добрался домой, опустошённый и разбитый муравейником служебных хлопот, взбудораженный московскими новостями, к которым так и не определился, как относиться. А делать это (жалила мысль), надо как можно скорей.

Однако, не ужиная, Жербин свалился спать. Во всём разбираться завтра! Завтра будет дополнительная или новая информация. Перемелется, перекрутится… Завтра с раннего утра… Сейчас он уже не способен был разумно мыслить. Он устал. Он страшно замучился. Перенервничал… Спать, спать, спать. Утро вечера мудренее…

Но не успел по-настоящему уснуть, разбудил взбалмошный звонок в дверь. Взглянул на часы, которые забыл снять с руки: светящиеся стрелки на циферблате показывали половину третьего ночи. Пока он пришёл в себя, присев на кровати и найдя кнопку настольной лампы, жена вбежала в комнату с белым лицом и немым вопросом. Он поднялся что-то сказать, успокоить, но вместо этого спросил:

– Кто там?

– Толя… Там солдаты… Из КГБ… За тобой… – бескровными губами прошептала она и пошатнулась.