История одной семьи

Иван Петрович – один из очень немногих, кто почему-то меня не любил. О других дальше. А Иван Петрович звал меня только по имени-отчеству и каждый раз подчёркивал: «Иных зовут по имени-отчеству из глубокого уважения, а других – чтоб, не дай бог, назвать просто по имени». Что он при этом имел в виду, не знаю. Я проработала у него недолго: месяца два – три и кинулась в ножки к начальнику участка Николаю Фроловичу с просьбой взять меня обратно. Тем более, что должность табельщицы опять оказалась вакантной: на моё место поставили молодую беременную женщину из рабочих – ей нужна была лёгкая работа, – и вот она уходила в декретный отпуск. И мой Николай Фролович за эти два-три месяца почувствовал разницу: Женщина на «лёгкой работе» и я – «девочка-за-всё». И взял меня обратно к себе. Иван Петрович возмущался, грозил выгнать меня из управления совсем, но я к нему так и не вернулась.

Ещё не складывались у меня отношения с нашим высшим руководством: начальником управления и секретарём парткома. Главный инженер у нас был просто душка, такой мужчина – хроменький, лет глубоко за 40, очень мягкий, приветливый. А начальник управления, даже не помню, как его звали, раньше, до нашей стройки, был начальником лагеря для политзаключённых – жуткая сволочь. Одет всегда был в белейшую сорочку, в наглаженный, начищенный костюм и так сильно одеколонился, что при входе в управление по запаху можно было определить, на месте он или нет.

Секретарь парткома Михаил Александрович Горбунов, или попросту Миша (как его все звали), был из рабочих, но, укрепившись на должности секретаря парткома, сильно зауважал себя и на всех прочих смотрел с высокой колокольни. Он иногда заходил ко мне поболтать и так, между делом, спрашивал, а почему бы мне не подать заявление в партию. «В какую?» – удивлялась я. «У нас одна партия, КПСС» – важно отвечал мне Миша. «Это в которой ты?» – снова удивлялась я. «Да», – важничал Миша. «Да ты что, Мишенька, – говорила я ему, – быть с тобой в одной партии!? Ну, ты даёшь! Да я под одним кустом с тобой не сяду!» Миша (может быть, из благодушия) обращал всё в шутку, он понимал: я в курсе, что рыльце у него в пушку.

А дело было вот в чём. Я уже говорила, что прорабы на каждом новом участке, в каждой новой прорабской выделяли мне отдельную комнатку, даже и с телефоном. Ещё была комнатка для нормировщиц – у нас их было две. Однажды младшая нормировщица Наташа поссорилась со своей начальницей, Галиной Ивановной и попросилась ко мне. А мне что, помещение позволяло, с Наташей я была в хороших отношениях, мы попросили ребят принести её письменный стол, и зажили в любви и согласии. Тут-то я невольно стала свидетельницей кое-каких не очень красивых подробностей жизни нашего управления, т. е. некоторых его работников. Оказывается, в конце каждого месяца Наташа закрывала липовые наряды на кого-либо из рабочих по договорённости, рабочий получал по этим нарядам деньги, оставлял себе мизерную долю за «соучастие», а остальное отдавал нашему секретарю Мише или начальнику участка. Надо сказать, что этим занимались, во всяком случае, так открыто, эти двое. Далека я была от мысли их разоблачать, но тут кое-что случилось.

* * *

Был у нас прораб Миша Бурхан. Очень такой старательный мужичок, как большинство строителей, деревенский, окончивший какие-то прорабские курсы, потом вечернюю школу и поступивший даже в строительный институт на заочное отделение. Когда я с ним познакомилась, он был уже на 2-м или 3-м курсе. Человек этот был очень положительный, женатый, имел двух дочек. Чем-то он не угодил высшему руководству. Сейчас я полагаю, что, может быть, он отказывался подписывать эти липовые наряды. Руководство его начало сильно преследовать, придирались к на каждом шагу, всё время находили какие-то недочёты в работе, дело шло даже к увольнению. Он пришёл к нам с Наташей и пожаловался на свои беды. И тут меня понесло! Я поговорила с Мишей Горбуновым, с которым была чуть ли не в приятельских отношениях, и заявила ему, что, не дай бог, хоть один волосок упадёт с головы Миши Бурхана, Горбунову и ещё кое-кому («Ты, Миша, знаешь, о ком я», – сказала я), ой, как не поздоровится!