История Первого Болгарского царства

Кроме того, помимо практических соображений, Константинополь, несомненно, впечатлял булгар бесконечно больше, нежели Рим. Их воспоминания не простирались столь далеко до тех дней, когда Рим являлся хозяином мира, а Константинополь был только все еще Византией, отдаленной провинцией. Они представляли Рим таким, каким он предстал перед ними в эти дни, грязным городом, стоящим на желтой реке, богатым только своими церквями, прелатами и обширными обваливающимися руинами. Как он мог сравниться с богатейшим городом во всей вселенной, Константинополем, пристанищем искусства и наук, с башнями и сверкающими куполами и бесконечными стенами, торговыми судами, собиравшимися в огромных количествах в гаванях, дворцами, изобилующими мозаикой и гобеленами, и императором на золотом троне? Слава Византии уже гремела, когда булгары впервые пересекли Дунай. Почему же они должны были теперь перейти через суровые Албанские горы и ветреное море, чтобы отдать дань почтения умирающему городу, когда столь роскошная жизнь кипела за порогом их государства? Рим не мог конкурировать с Константинополем по силе и совершенству своей цивилизации; и булгары попали под влияние греков. Греки построили им дворцы в Плиске и Преславе, дали им письменный язык, который булгары использовали, чтобы записывать и хранить информацию, рисовали картины и ткали. Католики ничего не сделали для булгар, они только вели с ними переговоры, проходившие на неразборчивом латинском языке, и отдавали безоговорочные приказания. Таким образом, и естественным, и мудрым решением для Бориса стало принять сторону Константинополя.

Если бы Рим позволил Борису оставить у себя Формозия или Марина, история могла сложиться иначе, хотя, вероятно, они, подобно самому Борису, противостояли папскому вмешательству. Но судьба запретила этим честолюбивым прелатам делать карьеру в Болгарии. Оба добрались до высот папского престола, Марин — через отравление, а Формозий — среди бури и суматохи, которая оторвала его от смерти.

Тем временем все греческое считалось модным в Болгарии; греческие ремесленники пришли вместе с греческими священниками, чтобы строить церкви и дома, необходимые христианским господам. Булгары даже стремились изучать греческую науку. Знать спешила послать своих сынов в Константинополь, чтобы совершенствовать их образование[253]. Туда также прибыл и князь Симеон, младший сын самого хана. Борис был хорошо информирован относительно событий, происходивших в императорском дворце. Он знал, что там рос принц, младший сын императора Василия, которого отец прочил на патриарший трон. Борис считал эту идею превосходной; она была в духе истинного цезарепапизма. Его младший сын должен был ехать в Константинополь и возвратиться, получив должное образование, чтобы стать архиепископом и примасом Болгарии[254].

Мода, однако, изменчива. Болгария не могла стать обычной провинцией Византии. Во многом благодаря великому хану булгарские подданные обладали развитой национальной гордостью и не допустили бы полного поглощения своих традиций греческими; а императорские государственные деятели, дальновидные в своей умеренности и терпении и часто преследуемые призраком Рима, решили не давить на Болгарию слишком сильно.

Их единственной целью теперь стало продвижение христианства в Болгарии так, чтобы оказывать содействие в первую очередь именно самой религии, а не империи. Это была альтруистическая политика, возникшая в значительной степени благодаря подлинному миссионерскому рвению; но так же как за самую альтруистическую политику, за нее, вероятно, пришлось бы в конце концов платить.