История правления короля Генриха VII

Повышенный интерес Бэкона к теории истории засвидетельствован его собственным признанием: «Из всех наук я уделил больше всего внимания и времени изучению истории и права»[517]. И это обстоятельство знаменательно во многих отношениях. Пока укажем на одно, в данном случае наиболее существенное. В интересе Бэкона к «гражданской истории» нашло свое выражение общее в ту эпоху движение философии от традиционной метафизики и моралистики к истории как основанию опытного естествознания и наставнице в сфере морали. Поистине у зачинателей новой, индуктивной логики история превратилась в инструмент самой эффективной критики метода всей традиционной науки. На почве новой логики история оказалась базисом всей системы наук, началом всех начал. При этом, однако, следует учесть, что со сменой исторических эпох менялся смысл, вкладывавшийся в термин «история». Ко времени Бэкона господствующей являлась тенденция к наполнению его изначальным, классическим содержанием, а именно — «расследование», «описание», «узнавание».

Следовательно, фактор времени (как в смысле бытийном, так и познавательном) в этом содержании практически отсутствовал, ибо «исследовалось» и «описывалось» «событие» — естественное или общественное, наблюдавшееся и засвидетельствованное как нечто неизменное, всегда тождественное себе, независимо от того, происходило ли оно в настоящем, на глазах повествующего о нем, или в прошлом, т. е. воспринималось по описаниям других. Именно эта черта в содержании анализируемого термина рельефно выражена у Бэкона. Для него история означала и способ бытия (естественная и гражданская «история»), и способ его познания (опыт, наблюдение и т. п.). В первом случае историческое бытие оказывается, по сути, неподвластным течению времени, а связанным внешним образом с промежутком, в котором это бытие предстает как упорядоченное многообразие. Этим определялся, соответственно, и способ первичного его познания — эмпирического и индуктивного, а именно: наблюдение единичных вещей («событий») и описание их вневременной природы. Подчеркнем, что для Бэкона речь шла в подобном случае именно об «историческом» познании.

Таким образом, гражданская история оказалась в поле зрения Бэкона не только потому, что, задавшись целью обозреть современное ему знание, он поневоле должен был включить в него и историю. В действительности же речь шла об интересе более глубоком. В историческом знании Бэкон усматривал фактическое основание, на котором должно быть воздвигнуто здание новой «гражданской науки». Тем самым проблема принимала научно-философский характер. «Авторы трактатов по этике, — писал Бэкон, — показали нам великолепные и вдохновляющие образцы блага, добродетели, долга, счастья. Но о том, каким образом можно лучше всего достигнуть этих целей, они или вообще ничего не говорят, или говорят весьма поверхностно». Традиционная моральная философия на это неспособна, так как она основана не на «истории», а витает над ней, вследствие чего полностью лишена практического, прикладного значения[518]. Только знание, извлеченное из частных, документированных фактов и размышления по поводу их, а также вытекающие из них заключения «представляют подлинную ценность для практики в отличие от знания, в котором примеры лишь иллюстрируют абстрактные постулаты».

Известно, что Бэкон не оставил специального сочинения, в котором освещались бы вопросы теории и практики историографии, не говоря уже о моральной философии. Поэтому, основным источником наших суждений и умозаключений о месте Бэкона в истории историзма является его довольно беглый очерк гражданской истории (в связи с общей классификацией наук) в трактате «О значении и успехе знания, божественного и человеческого» (1605 г.), впоследствии дополненном и уточненном в его латинской версии под названием «О достоинстве и приумножении наук» (1623 г.). Отдельные положения и замечания, относящиеся к нашей теме, разбросаны по другим частям и фрагментам его «Великого восстановления наук».