История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

В 1814 году, минуя ландтаг, император приказал образовать комиссию из числа курляндских дворян под председательством генерал-губернатора, которая разработала законопроект, предусматривавший не предоставление крестьянам свободы, а лишь пожизненное право пользования своим клочком земли, право на приобретение недвижимости и некоторую защиту от слишком высоких размеров барщины. При этом генерал-губернатор маркиз Паулуччи, который в своем докладе императору в декабре 1816 года изобразил положение курляндских крестьян-единоличников как очень хорошее, поставил по приказу императора проходивший в то время ландтаг перед выбором принятия законопроекта комиссии, дополненного, наряду с другими, статьей о проведении кадастрирования крестьянской земли, или уже получившего высочайшее одобрение эстляндского указа.

Поскольку у депутатов не было сомнения в том, чего желал от них император, то после оказанного на них давления со стороны генерал-губернатора, лично выступившего перед ними, они на следующем ландтаге, созванном в указанный срок в апреле 1817 года, приняли за основу эстляндский закон. Сам же курляндский закон получил высочайшее одобрение императора 25 августа 1817 года, а 30 августа 1818 года в Митаве было торжественно объявлено об освобождении крестьян.

Подводя предварительный итог вышесказанному, следует подчеркнуть, что в прибалтийских провинциях отмена крепостного права произошла на несколько десятилетий раньше, чем в России. Это случилось в ту же эпоху, что и принятая в Пруссии великая аграрная реформа[229].

Такое было возможно благодаря совместным сословным и государственным инициативам, проходивших под знаком возмещения убытков помещикам за отказ от владения крестьянами и их согласия на передачу земли в крестьянскую собственность. При этом экономический либерализм разрушил законодательно существовавшую защиту крестьян в Лифляндии и Эстляндии, что нанесло, как и предупреждали прозорливые дворяне, заметный урон крестьянству. Тем не менее предоставление свободы крепостным, а тем самым большой массе латышского и эстонского народов создало важнейшие предпосылки их самостоятельного социального существования.

Внешним проявлением этого послужило присвоение фамилий, причем главенствующие позиции немцев привели к тому, что крестьяне очень часто избирали для себя немецкие фамилии, что, однако, не привело к началу национального размывания. В результате возникли многочисленные специфические категории фамилий, например, взятые из природы, такие как: Линде (липа), Вайде (ива). Таубе (голубь), Грюнберг (зеленая гора), Гросберг (большая гора), Фрейберг (свободная гора), Кронвальд (коронный лес), Гросвальд (большой лес). Крейцвальд (крестовый лес) и многие другие. Кроме того, фамилии образовывались путем слияния отдельных их частей со словом «манн» (мужчина, муж, мужик, гражданин, человек) – Фельдманн (полевой человек), Вальдманн (лесной человек), Бергманн (горный человек), Биркманн (березовый человек), Фрейманн (свободный человек) и другие, а также путем создания фамилий в виде отчеств, например Андерзон (сын Андера), Янзон (сын Яна), Якобзон (сын Якоба), Мартинзон (сын Мартина), Михельзон (сын Михеля), Петерзон (сын Петра). Латышским и эстонскими фамилиями становились также немецкие названия различных профессий.

Недостатки законов 1816–1819 годов вскоре проявились в полную силу. Если помещичья форма ведения хозяйства являлась в целом экстенсивной с отсутствием капиталистических стимулов, то с появлением свободных крестьян картина резко поменялась – крестьяне оказались беззащитными в конкурентной борьбе с намного превосходившими их в любом отношении помещиками. Там же, где помещичьи хозяйства перешли к возделыванию клевера и картофеля, у крестьян не оставалось ни времени, ни сил для обработки своих полей. Поэтому в начале 1840-х годов в Лифляндии начался голод и вспыхнули волнения, что привело к возобновлению реформ и появлению новых законов, которые пересмотрели основы аграрных отношений.

При этом духовные предпосылки третьей фазы издания реформаторских законов заметно отличались от тех, которые были характерны для первых двух, и, возможно, преемственность жизни на селе во всех трех провинциях оказалась настолько сильной, что практические каждодневные потребности намного перевешивали важность смены идей. Поэтому вполне допустимо рассматривать всю перестройку аграрных отношений в течение целого столетия в одной главе как непрерывно продолжавшееся развитие и независимо от перемены времен, когда аристократическое Просвещение начало перерастать в радикальный либерализм. Тем не менее внутренняя структура того времени изменилась и наступили новые веяния, на что с присущим ему идеологическим пафосом указал Гамилькар фон Фелькерзам[230].