История Рильке и Родена. Ты должен измениться

А в Мёдоне тем временем копились письма, и по возвращении Рильке ожидала гора работы. В тот месяц у поэта даже не было времени, чтобы вместе с Роденом посетить собор в Шартре. Но скульптор назвал город «акрополем Франции» и настаивал, что «изучение французских соборов, и прежде всего собора в Шартре, – наиполезнейший урок!» Скульптор не раз говорил, что вместо художественной школы стоило преклоняться перед собором в Шартре, шедевром света и тени. Он считал собор мудрейшим из учителей, у которого Рембрандт мог бы научиться всему о контрастной игре света и тени.

Роден понимал, что любовь к готической архитектуре приходит не сразу. Сложные украшения ошеломят непривычный глаз. Но верил, что непременно нужно учить по-новому видеть соборы, чтобы испытать тот же восторг, какой сам скульптор испытывал мальчишкой перед собором в Бове.

Итак, одним серым бесцветным утром в январе Рильке и Роден час проехали на поезде среди пшеничных полей и в половине десятого прибыли в Шартр. Церковь одиноко возвышалась в центре города, как старая каменная горгулья. Вокруг ее стен разворачивалась деревенская диорама домов. Шартрский собор, построенный между 1194 и 1235 годами, является одним из самых больших соборов Франции, а его неф в два раза шире собора Парижской Богоматери.

Рильке и Роден разглядывали собор с почтительного расстояния, запрокинув головы, чтобы лучше видеть две башни, утратившие одинаковость после пожара. С годами семнадцатиметровые контрфорсы выцвели в основании и бледно почернели у верхушек. Всю поверхность покрывало каменное плетение и арабески. Обычно Роден неспешно изучал собор в молчании, но в тот день он то и дело нарушал тишину ворчанием – собор восстановили отвратительно, оставив повсюду шрамы. Правый боковой портал лишился «мягкости», а в окнах недоставало витражей. Шартрскому собору нанесли куда больший ущерб, чем собору Парижской Богоматери.

Рильке почувствовал сильный порыв ветра, налетевший тяжело и неожиданно, как прохожий в толпе, и этот онемелый холод тоже отвлекал. Поэт взглянул на Родена, но тот застыл неподвижной скалой и будто ничего не заметил. Новый жестокий порыв ветра налетел с востока и хлестнул нежное каменное тело ангела, замершего в южном углу церкви. Его улыбка была мудрой, как у Моны Лизы, подумал Рильке, а в руках ангел держал солнечные часы.

Перед этой блаженной фигурой, под тяжелыми ударами ветра поэт остро ощутил свою смертность, будто они с Роденом были «двумя пропащими душами».

Наконец, Рильке заговорил:

– Приближается шторм, – сказал он.

– Ты не понимаешь, – возразил Роден. – В столь великих соборах всегда гуляет ветер. Они живут в объятиях ветра, что волнуется и мучается их величием.

В тот день из-за морозного ветра учитель и ученик вернулись в Париж раньше. Но сначала резкие порывы открыли душу Рильке и поселили в ней образ каменного ангела.

В усыпальнице парижского Пантеона покоятся выдающиеся люди Франции. Надпись на фасаде куполообразного мавзолея, где захоронены Вольтер, Золя, Руссо, Гюго и многие другие, гласит: «Великим людям благодарная отчизна». Но парижский Пантеон стал скорее не усыпальницей, а прославленной мизансценой национальной памяти после Великой французской революции.

Весной 1906 года власти Парижа решили установить «Мыслителя» перед главным входом, и это стало величайшим достижением скульптора того периода. Родена переполняла гордость, что его статуя увековечит память всех мыслителей, нашедших покой в стенах Пантеона, станет памятником для памятников.

По мнению историка искусства Эли Форе, таким образом официальные власти пытались искупить притеснение и «гонения, которые долгое время подвергали скульптора». Двери, что оставались закрыты для Родена более полувека, с тех пор, как ему не удалось поступить в Высшую школу, наконец распахнулись. Получив доступ в национальную святыню, Роден наслаждался тем, что назвал «свободами».

Но свобода учителя обернулась для ученика рабством, во всяком случае, так Рильке отзывался о своей работе той зимой. Два года потребовалось Родену, чтобы прорваться через бюрократию и договориться об отливке «Мыслителя» в бронзе, и вся бумажная работа легла на плечи его секретаря. Рильке не успевал ответить на все письма, коробки с которыми теперь заполняли две комнаты. Ответы на французском отнимали вдвое больше времени, чем письма на немецком, – все потому, что Рильке стремился к идеальной грамматике. Он разрывался между двумя переписками, своей и учителя, и каждый день писал сотни писем.

Теперь работа занимала больше оговоренных двух часов и отнимала время у личного творчества. Иногда «комок необработанного материала» скапливался в душе поэта, и он мечтал запрыгнуть в первый же поезд и отправиться к Средиземному морю. В ноябре вышел «Часослов», законченный в Италии, и был встречен с неожиданным восторгом.