История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Рильке никогда не читал рецензий на свое творчество – как он однажды заметил, это равносильно тому, чтобы слушать, как твоей возлюбленной восторгается другой мужчина. Но критики щедро осыпали «Часослов» похвалами, ведь в нем отразилась «самая возвышенная тема, к которой может стремиться поэзия: поиски душой Бога», как одним из первых писал немецкий покровитель искусств Карл фон дер Хейдт. За два года распродали весь первый тираж в пятьсот экземпляров, второй тираж составил в два раза больше.

Теперь творчество Рильке вызывало небывалый интерес, и поэту пришлось обновить «Книгу картин» для второго издания сборника. «Все дело “всего лишь во времени”, но где его взять?» – спрашивал поэт у Андреас-Саломе.

Несколько немецких университетов пригласили Рильке читать лекции зимой, и у поэта появилось законное основание просить отпуск, тем более что темой лекций был Роден.

Скульптор неохотно отпустил секретаря, и в феврале тот отправился в Германию. В первом же университете, в Дюссельдорфе, поэта принимали с королевскими почестями. Но вскоре после приезда он получил сообщение о болезни отца, который, вероятно, уже мог не оправиться. Рильке не сорвался в Прагу, вместо этого он провел потрясающую лекцию в Дюссельдорфе, а затем отправился в Берлин. Он жаждал увидеть Андреас-Саломе и Вестхоф и впервые лично познакомить женщин. Встреча прошла прекрасно, и позже Рильке благодарил Андреас-Саломе за теплоту, с которой та отнеслась к его супруге.

Пока поэт развлекал аристократов, в Праге умирал его отец. Две недели спустя Рильке получил сообщение о его смерти, где указывалось, что об останках покойного позаботиться некому. Новости дошли до Родена, и тот немедленно отправил поэту телеграмму с соболезнованиями и предложил помочь с расходами в случае необходимости. Поэт добрался до Праги к бледному телу отца, возлежащему на подушках, чтобы организовать похороны. Он не желал, чтобы мать присоединилась к нему у могилы усопшего.

Под конец жизни Йозеф Рильке с печалью, но все-таки принял деятельность сына. Но поэт хранил убеждение, что отец был «совершенно не способен любить», и сам он, вероятно, унаследовал этот недостаток. Однако, возможно, неумение любить не было причиной, почему поэт тянул с возвращением в Прагу, – просто он старательно оттягивал встречу с тягостными воспоминаниями детства.

Он выдержал в городе всего несколько дней, а затем сел на поезд до Парижа.

В Мёдоне его ждало новое тяжелое испытание. Учитель лежал под грудой одеял в своей кровати красного дерева, сраженный лихорадкой. Скульптор редко болел, но если болезнь все-таки добиралась до него, то совершенно сбивала с ног. Он также оплакивал свою потерю – в том месяце от рака гортани умер дорогой друг скульптора, Эжен Каррьер. Каррьер не просто был одним из первых почитателей творчества Родена, он также возглавлял комиссию, которая решила установить «Мыслителя» в Пантеоне.

Но за несколько недель до торжественного открытия ситуация внезапно переменилась. В феврале, вскоре после отъезда Рильке, усилились враждебные настроения в сторону «Мыслителя», и проект оказался на грани срыва. Критики, выступавшие против установки, заявляли, что статуя, «смысл которой ниже пояса», как отзывался о ней писатель Жозеф Пеладан, не заслуживает места в Пантеоне. Макс Нордау, ученик доктора Шарко и автор книги о дегенеративном искусстве, осмеял статую, увидев в ней «зверское лицо, узкий одутловатый лоб и мрачный, как полночь, взгляд».

Один хулиган даже перебрался через забор Пантеона и с топором ринулся на временную гипсовую копию «Мыслителя». Когда его схватила полиция, он кричал: «Я отомщу! Вернусь и отомщу!» Вандала увели, но выяснилось, что он душевно не здоров и в позе «Мыслителя» бедняге почудилась насмешка над тем, как он ест кабачки. И хотя это жестокое нападение не относилось лично к Родену, оно все же сразило скульптора.

Над Роденом повисла и другая угроза общественного скандала, едва не лишившая скульптора остатков душевного здоровья. В то время скульптор относился ко всему с болезненным подозрением и когда получил посылку от неизвестного отправителя, тут же закопал ее в саду, уверенный, что в ней бомба. Некоторое время спустя Роден получил письмо от старого приятеля, в котором тот интересовался, понравился ли скульптору греческий мед.

Собственные переживания Рильке отошли на задний план, и поэт ринулся на выручку учителю. Он не смел оставить осажденного учителя, когда тот стал так уязвим, полагая, что «сейчас, больше чем когда-либо, ему требуется поддержка, даже незначительная». Роден не имел понятие о растущей славе ученика за границей и о том, каким спросом стали пользоваться его работы.