Обычно в таких случаях Роден просто вышвыривал секретарей или помощников на улицу не раздумывая, но поступить так с Турель он не мог хотя бы потому, что она продержалась у него целых шесть лет – куда дольше, чем все остальные. Когда же он стал расспрашивать ее о пропавших рисунках, она прямо указала на Шуазёль. И рассказала Родену, что своими глазами видела, как герцогиня запихивала рисунки в чулки.
Роден привалился к статуе Уголино и заплакал. Он знал, как ему предстоит поступить. Отношения с женщиной, продлившиеся семь лет, он окончил без единого слова. Он просто послал помощника забрать у Шуазёль ключ от «Отеля Бирон», а сам с Розой Бере уехал из города прежде, чем его бывшая любовница успела сказать хоть слово.
Друзья Родена возрадовались, пресса тоже. «Нью-Йорк Таймс» на первой странице оповестила читающую публику о том, что весь Париж только и говорит, что о предполагаемом разрыве Родена с герцогиней. По слухам, эта женщина «стала оказывать слишком большое влияние на мэтра… во многом прибрав к рукам его дела». Французы обрадовались еще больше, когда узнали об отъезде Шуазёль. Студия Родена, «избавившись от своего Цербера, вновь распахнула свои двери для всех друзей величайшего ваятеля торсов нашего времени», – объявил журнал Le Cri de Paris.
Рильке нашел эту ситуацию унизительной. Как и многие друзья Родена, он тоже радовался удалению «страшной» герцогини, но жалел, что старый художник не пришел к осознанию необходимости этого поступка сам, а был вынужден решиться на него под давлением постыдного обмана. Пустячная помеха, которую Роден в былые годы одним пинком сбросил бы со своего пути, на следующий день забыв о ней и думать, теперь подействовала на него сокрушительно. Горе старика казалось Рильке до того «смешным и нелепым», что едва ли не перечеркнуло в его восприятии все годы труда и борьбы скульптора.
Вернувшись домой после путешествия с Бере, Роден нашел гору писем с мольбами о прощении. «Я перестала жить. Мое сердце разбито – смерти я жду как избавления», – писала Шуазёль в одном из них. Даже ее муж и тот просил Родена принять несчастную женщину назад: «Если бы вы могли ее видеть. Не верю, что и тогда вы бы над ней не сжалились».
Так продолжалось еще два года. Однажды герцогиня даже ворвалась в студию Родена, укутанная черной вуалью, и бросилась к его ногам. Он перестал рисовать, вызвал секретаря, указал на женщину на полу и рявкнул: «Выведите отсюда мадам!» Роден был исполнен решимости не подпадать больше под действие чар герцогини, ибо он был и впрямь влюблен в Шуазёль. «Я как человек, бредущий по лесу в темноте», – жаловался он другу вскоре после расставания с ней.
Роден поклялся больше и близко не подпускать ни одну женщину к своему творчеству, но тут же нанял кого-то из своих моделей вести дела в «Отеле Бирон». Главными профессиональными качествами тут были, по всей видимости, «аппетитный красный рот» и «безмятежный» взгляд. Но, как только скульптор понял, что новоявленная помощница без конца пускает в его студию сомнительных личностей, немедленно ее уволил.
Напряжение плохо сказалось на здоровье Родена. Как-то в июле они с Бере сидели за обедом, и вдруг та увидела, как Роден уронил на пол вилку. Когда он нагнулся, чтобы ее поднять, его рука повисла безвольно, как тряпка. И висела так еще некоторое время, видимо, вследствие микроинсульта.
Подвижность руки постепенно восстановилась, но близкие к скульптору люди утверждали, что он так и не стал самим собой после того случая. Когда граф Кесслер обратил внимание на необычную худобу друга и предложил ему пойти пообедать, тот лишь отмахнулся. Обведя рукой небо над их головами, Роден спросил, как можно думать о еде, находясь перед лицом природы? Природа, объявил он, вот его единственная пища теперь.
Часть третья. Искусство и эмпатия
Глава 17
Однажды в конце лета 1913 года Зигмунд Фрейд прогуливался по Мюнхену в компании «молчаливого друга» и «молодого, но уже прославившегося поэта». Прогулка могла иметь место в каком-нибудь парке или на окраине города, куда профессор из Вены приехал на четвертый Конгресс психоаналитиков. Фрейду тогда уже исполнилось пятьдесят семь, и он переживал не самый простой период в своей жизни: именно на том конгрессе Фрейд в последний раз встретится со своим другом, с тем, кого долгое время прочили ему в наследники, – Карлом Юнгом, которому было тогда тридцать восемь.