История Рильке и Родена. Ты должен измениться

К началу следующего года Роден уже заручился поддержкой нескольких ключевых редакторов и сторонников охраны исторических памятников. При помощи подруги Родена Джудит Кладель были собраны подписи известных художников и влиятельных заказчиков под петицией против его изгнания из особняка. Выпустили брошюру, в которой Моне и Анатоль Франс высказывались в пользу создания музея Родена. «Если кто и заслужил такие особенные почести, то только он», – уверял Дебюсси. И, наконец, в январе 1912 года на пост премьер-министра Франции был избран давний друг Родена Раймон Пуанкаре.

Но в мае, когда обстоятельства, казалось, уже начинали складываться в пользу скульптора, все рухнуло. Между ним и главным редактором газеты «Фигаро» разгорелась публичная свара, предметом которой послужила недавняя постановка Русского балета в Париже. Сергей Дягилев боялся, что финальная сцена балета «Послеполуденный отдых фавна», когда танцовщик Вацлав Нижинский изображал на сцене оргазм, может вызвать неудовольствие критиков и публики. И не зря: редактор «Фигаро» Гастон Кальмет разместил на первой странице газеты свою статью, в которой осуждал «исполненные скотского эротизма движения и глубоко бесстыдные жесты» русского танцовщика.

Художники в большинстве своем не разделяли мнения Кальмета, тем более что многие из них сотрудничали с труппой Дягилева уже не первый год. (Костюмы для танцовщиков шились по эскизам Матисса, Пикассо и Коко Шанель.) Рильке тоже до того был тронут танцем Нижинского, что даже выражал желание написать о нем стихотворение: «оно преследует меня, оно повелевает: я должен, должен…»

Роден согласился написать для «Утра», газеты-конкурента «Фигаро», статью в защиту пластической звезды труппы Дягилева. «Когда занавес открывается, и он лежит на сцене – одно колено приподнято, флейта у губ – можно подумать, что перед нами ожившая статуя; и ничего не может быть поразительнее того мига, когда он, подчиняясь порыву, ложится на тайный полог лицом вниз, целует его и прижимается к нему в страстном самозабвении».

Редактор «Фигаро» в долгу не остался: по его словам, не было ничего удивительного в том, что именно Роден выступил в защиту неприличного представления. Кто, как не он, отважился совсем недавно на выступление еще более гнусное: выставил в стенах монастырской школы свои рисунки обнаженных, надругавшись тем самым над святостью. Потворствовать такому кощунству могут лишь «оголтелые почитатели и самодовольные снобы». Но и это еще было не все, следующий удар Кальмета оказался едва ли не смертельным: «Не укладывается в голове, что государство – а точнее, французские налогоплательщики – выложили из своего кармана пять миллионов франков только для того, чтобы сохранить “Отель Бирон” как дом для богатейшего скульптора во Франции. Вот где настоящий скандал, и дело правительства положить ему конец».

Статья спровоцировала отклики других печатных изданий, которые с удовольствием вмешались в эту свару. Так, в одной газете опубликовали карикатуру: обнаженная модель спрашивает Родена, куда ей положить свою одежду. Он отвечает: «Рядом, в часовне». И не важно, что Роден был не единственным жильцом «Отеля Бирон» и что он никогда не занимал помещение часовни, и, конечно же, он исправно платил арендную плату за снимаемые помещения. Пресса с восторгом перемывала косточки Родену, а вскоре добралась и до его веселых соседей по дому, в частности до Эдуарда де Макса, которого тут же обвинили в том, что он превратил часовню в притон разврата. В особенности всех задевала ванна, установленная актером в ризнице, она стала буквально знаменем кампании, которую католическая церковь развернула против жильцов этого дома.

Роден скоро пожалел о своем решении в кои-то веки ввязаться в публичный спор. Отдача оказалась столь болезненной, что почти свела на нет все его усилия по достижению собственной цели. В конце мая друг скульптора, граф Кесслер, видя, в каком подавленном состоянии пребывает Роден, собрал Нижинского, Дягилева и Гуго фон Гофмансталя на «военный совет», где было решено встретиться с самими скульптором и договориться о мерах по его защите.

Дверь им открыла трепещущая Шуазёль. С заплаканными глазами она сказала, что Роден «принял все очень близко к сердцу», как если бы «кто-нибудь взял и намеренно уничтожил одну из его лучших мраморных статуй». Она уверяла, что если Родена выгонят из особняка, она лично примет все меры к тому, чтобы ни одной работы маэстро не осталось во Франции.

Тут появился сам Роден, растрепанный и всклокоченный. Унизанной бриллиантовыми перстнями рукой Шуазёль убрала с его лба выбившуюся прядь. Он сказал им, что не столь мстителен, как его подруга. И вообще, если бы он требовал опровержений каждой пакости, какую писали в его адрес в газетах, то всю жизнь только и делал бы, что воевал с ними, а не работал. Так что «военному совету» Кесслера оставалось разве что выпить чаю и попытаться утешить старика.