История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Он поехал в Берлин, где ненадолго воссоединился с Вестхоф, которая возвращалась в Ворпсведе после трех месяцев, проведенных в деревушке у подножия Судетских гор, где лепила бюст жившего там писателя Герхардта Гауптмана, их общего друга. Затем, в апреле, он снова отправился в Италию, чтобы провести несколько дней в замке княгини. Но был разочарован, обнаружив себя не единственным ее гостем. У нее гостили сын и австрийский писатель Рудольф Касснер, чью интеллектуальную мощь Рильке находил подавляющей. В разговоре с ним не окончивший университетского курса поэт чувствовал себя студентом, проваливающим труднейший экзамен, к которому не готов. И хотя позднее они с Касснером станут добрыми друзьями, в тот раз Рильке поспешил покинуть его общество, а вместе с ним и Дуино. Но обещал себе вернуться, когда обстановка в замке будет больше располагать к работе.

Тем временем пришла новость: продажа «Отеля Бирон» приостановлена, правительство обдумывает предложение Родена о создании в особняке его музея. Прошлогодний исход квартирантов освободил квартирку на третьем этаже, довольно далеко от комнат Родена. Она состояла из спальни, кухоньки и кабинета, от других обитаемых комнат ее отделял длинный коридор. В кабинете было окно высотой от пола до потолка, которое выходило в сад, прямо на большую липу. Рильке решил, что, раз уж от людей все равно не избавишься, то лучше терпеть их общество там, где ему хорошо работалось. Он нанял квартирку и в мае 1910 года вернулся в Париж, привезя с собой даже кое-что из мебели и книг, чтобы устроиться, как дома.

С возвращением в Париж для Рильке завершилось многое из того, что было привычным для него прежде. Уже не молодое гибкое деревцо в тени могучего Родена, он шагнул в солнечный свет той парижской весны независимым, как никогда.

Он научился справляться со своим страхом перед толпой и вмешательством других жизней в его жизнь. С тех самых пор, когда ему стало доступно искусство «внутреннего зрения», он учился не только видеть предметы изнутри и проникать мыслью во внутренний мир животных, но и выворачивать ту же стратегию наизнанку, чтобы защитить себя от посягательств извне. Раньше перед каждым визитом в Лувр он должен был собирать себя в кулак, чтобы вытерпеть наплыв тел и лиц, когда живые люди порой становились для него неотличимыми от изображенных на холстах. Но теперь он научился брать паузу, во время которой подчинял себе свои чувства, и, закрывая глаза, представлял свое тело крепостью, а его внешнюю поверхность – стенами, надежно укрепленными от любых врагов.

«[Я] натянул свои пределы, как натягивают струны скрипки, пока те не станут тугими и певучими, и вдруг ощутил себя ограниченным четкой линией извне, как на рисунке Дюрера». Укрепив свой психологический склад, он мог теперь стоять в толпе перед «Моной Лизой» и вместе с другими восхищаться ее «несравненной» красотой.

В тот период записная книжка Рильке включала в себя двенадцать сотен адресов, и он не стеснялся пользоваться ею по назначению. Когда в город приехал русский балет, Рильке в компании Кокто, Дягилева и Вацлава Нижинского отправился после спектакля на вечеринку в клуб Лару. Вскоре он подружился со скульптором Аристидом Майолем, а граф Кесслер представил его, наконец, Андре Жиду.

Жид в то время пользовался уже таким авторитетом как литератор, что трудно было даже представить, что он всего на шесть лет старше Рильке. Он объехал всю Северную Африку, чьи пейзажи стали фоном его небрежно-пугающей повести «Имморалист» (1902). А за год до знакомства с Рильке он основал ведущий парижский литературный журнал «Ла Нувель Ревю Франсез».

В июне Жид пригласил Рильке к себе на виллу Монморанси – только что приведенный им в порядок особняк на западе Парижа, где некогда жил Виктор Гюго. Рильке тогда уже изрядно гордился своим французским и бегло говорил и с самим Жидом, и с двумя бельгийцами, которые составили им компанию: это были художник Тео ван Риссельберге и декоратор Анри ван де Вельде. Последний работал над внутренним убранством как дома графа Кесслера, так и архива Ницше в Веймаре. Ланч в доме Жида положил начало серьезной дружбе, взаимно обогатившей художников. Когда в том же месяце издатель Рильке Инсель-Ферлаг прислал ему авторские копии «Мальте», он сразу послал одну из них Жиду.

Выход книги в июле не вызвал восторженного отклика. Немецкоязычная пресса в основном благосклонно отнеслась к прочувствованному портрету молодого художника, вышедшему из-под пера Рильке, хотя многих озадачила нелинейная структура повествования. «“Записки” написаны не для всех, но те немногие, кому они адресованы, их полюбят», – читаем в одном из ранних берлинских обзоров. Другой критик счел гиперчувствительность Мальте к внешним стимулам «приемлемой» для текущего момента, который характеризуется «нашим стремлением к интернализации».