История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Рильке провел зиму у себя в комнате за сборами. Издатель пригласил его закончить рукопись «Мальте» в Лейпциге. Там он сможет диктовать текст машинистке, а не разбирать свои записи самому. Перед отъездом Рильке нанес визит вежливости Родену, с которым простился, возможно, насовсем. Роден сделал поэту подарок к близящемуся Рождеству – свой рисунок – и пожелал удачи. Восьмого января 1910 года Рильке сел в поезд, который повез в Германию его самого и его багаж – полный чемодан разрозненных листков из записных книжек, в которых было все для того, чтобы, наконец, упокоить Мальте с миром.

«Так вот куда люди приезжают, чтобы жить; я бы сказал, что этот город пригоден только для смерти». Так начинается история приезда юного Мальте Лауридса Бригге в Париж. Это первая запись романа, который целиком состоит из разрозненных импрессионистических набросков, помеченных датами, как дневниковые записи. Первый снабжен датой и адресом: «11 сентября, рю Тулер» – вариацией на тему первого адреса самого Рильке в Париже: рю Тулер, 11.

Далее сходства между Рильке и его двадцативосьмилетним отражением только нарастают. Мальте – угрюмый северянин, чувствующий себя в огромной метрополии не в своей тарелке, честолюбивый молодой поэт, чья одержимость распадом и смертью выведена на страницах размышлений, целиком взятых из записок самого Рильке. И хотя «Мальте», вне всякого сомнения, произведение художественное, стоит все же помнить, что Рильке едва не назвал его «Дневник моего второго я». История Мальте – один из первых модернистских романов, и, как таковой, он почти лишен сюжета. Главное в нем – запутанные поиски героем самого себя, а заодно и ответа на тот вопрос, которым постоянно задавался сам Рильке: «Как жить?»

Но путь Мальте – это история поиска, который ни к чему не приводит. Он, словно губка, впитывает боль других. Когда же Мальте научается использовать свою гипервосприимчивость, то открывает, что в ней таятся огромные возможности. «Я учусь видеть, – говорит он в самом начале. – Не знаю, отчего, но всё теперь глубже входит в меня, и не остается там же, где прежде».

В конце Мальте, словно блудный сын, возвращается из Парижа домой. Мы не знаем, останется ли он там навсегда, знаем только, что пока он вернулся. Рильке дает свой вариант библейской притчи, в котором Мальте не ищет прощения своего семейства: «Что знали они о нем?» Он никому больше не принадлежит. Для Мальте притча о блудном сыне становится «легендой о человеке, который не хотел, чтобы его любили». В этом была и его сила, и «в конечном счете сила всех юношей, покидающих родительский дом».

Здесь Рильке ставит в своей истории точку, так и не давая нам узнать, что же случилось с его героем дальше. «Его стало бесконечно трудно любить, он чувствовал, что это под силу лишь Одному. Но Он пока не хотел», – читаем мы в последних строках романа. И дело не в том, что Мальте не знал, что ему делать дальше, – он понял суть задачи, поставленной Бодлером, просто не мог найти ей окончательного решения. «Это испытание оказалось выше его сил, – писал Рильке, – и он не справился с ним, хотя мысленно был убежден в его необходимости, настолько убежден, что инстинктивно искал его, пока оно само не приблизилось к нему и больше уже не оставляло. Книга о Мальте Лауридсе, когда она будет написана, будет не чем иным, как книгой о прозрении, явленном на примере человека, кому оно не по силам…» Ее герой был тем, кого потрясло и ошеломило бы зрелище человеческих мучений в Париже, как оно потрясло в свое время Рильке и как потрясло бы, вероятно, Каппуса, случись ему туда попасть. Но если Мальте оказался им раздавлен, то Рильке оно преобразило.

Доппельгангер, двойник, уже столетие оставался фирменным знаком немецкого романтизма, когда Рильке одним из первых авторов-модернистов решил перенести этот прием на литературную почву XX века. Как и положено, он должен был уничтожить своего двойника, обычно вестника разрушения и судьбы, чтобы освободиться самому. Но в эпоху, когда психологи разрабатывали теории подражательства и нарциссизма, многие литературные критики увидели в двойниках Рильке, Кафки и Гофмансталя попытки психологического самоанализа. Рильке даже задал Андреас-Саломе вопрос, считает ли она, что Мальте «погибает для того, чтобы спасти от гибели меня».

Она ответила утвердительно и добавила: «Мальте не портрет, скорее, автопортрет, написанный с тем, чтобы отделить себя от него». Рильке чувствовал, что сможет родиться заново, только когда умрет душа другого, кто бы ни был этот другой – Мальте с его нереализованным потенциалом или покойная сестра поэта.

В конце месяца в Лейпциге Рильке написал последние слова романа за столом, который его коллеги по издательству уже окрестили «столом Мальте Лауридса». «Книга закончена, она отделена от меня», – сказал он. Однако нельзя сказать, чтобы это очень обрадовало писателя. Вместо удовлетворения он испытывал чувство пустоты, от которого его могло избавить лишь путешествие.