История римских императоров

Можно без преувеличения сказать, что распоряжение Константина о делении наследства несет в себе самый суровый приговор константиновскому правлению. Раздел обширной Империи на восточную и западную половины, как его вывел Диоклетиан, был возможен и, наверно, даже необходим. Однако постоянно менять решения, переходить от раздела на две части к единой монархии и обратно, делить Империю на три, четыре, пять частей — недостойно государственного мужа [MH. III₁₄₆], и история это исправила, раздел Империи оказался крайне недолговечен. Единственная побудительная причина, которую здесь можно было усмотреть как аргумент, — желание отца семейства одарить всех детей и приближенных одновременно, но политики так не поступают.

Но, с другой стороны, это деяние опять-таки свидетельствует о том, что речь идет не о простой наследственной монархии и не о непременном расположении императора к династической наследственности, но и о том, что солдаты или — в данном случае — отдельные влиятельные люди могли сказать свое веское слово. Правление Константина было одним из самых долгих, он был повсеместно признан как реставратор Империи, как «новый Август». Он правил Империей, назначил трех своих сыновей и племянника Далмация цезарями, в чем сказывается явное тяготение к институту династического наследования. Он специально определил части Империи, которые каждый из них должен был унаследовать, и тем не менее простой смены наследников не произошло. Цезари не сразу стали августами, напротив, наблюдалось странное явление — междувластие, длившееся четыре месяца. Наделенные полномочиями лица не могли или не хотели объединиться, и править продолжал покойный Константин. Цезари в то время называли себя principes, а не августами, и только 9 сентября 337 г. после дворцового переворота, о котором будет упомянуто ниже,⁵⁰⁹ сыновья Константина были провозглашены августами.⁵¹⁰

Солдаты Константинополя признавали наследниками только сыновей Константина.⁵¹¹ Таким образом, Далмаций и Ганнибалиан, а также все их родственники мужского пола, которые в вопросе наследования могли быть приняты во внимание, были уничтожены, пощадили только двоих детей — одиннадцатилетнего болезненного Галла, на долголетие которого рассчитывать не приходилось, и шестилетнего Юлиана.⁵¹² Два брата покойного Константина [MH. III₁₄₇] и пять его племянников погибли в этой резне. Была проявлена редкостная лояльность. Правда, Константин, как в случае с Лицинием, сам подал пример расправы с наследниками противника, уже обезвреженного. Все же уничтожение принца крови — очень сомнительное средство обеспечения законности, если только потом этой кровью на знамени не будет написано его имя. Правление серали, которое начиная с этого времени установилось в Константинополе, стало тем самым ужасным обычаем. Высокие военные чины также были принесены в жертву, например зять⁵¹³ Константина, Флавий Оптат, и Аблавий. Они, вероятно, были теми, кто благоволил Далмацию.

Но у этого события имелись еще худшие стороны. Это не был спонтанный военный мятеж, напротив, зачинщиками были власть придержащие, и все говорит за то, что Констанций II сам был в этом замешан. В то, что человек двадцати одного года от роду совершил такое злодеяние по отношению к своим родным, не поверили бы, если бы было позволительно сомневаться в этом. Не говоря о том, что это подтверждают свидетели с безупречной репутацией, Констанций сам недвусмысленным образом признавал себя причастным к этому. Предвидя вымирание своего рода, тщетно тоскуя по собственным детям, он говорил о некоем злодеянии своей юности как о каре Господней, а это могло быть только то преступление. Понятно, что он был, скорее, вовлечен в него, нежели спровоцировал его сам⁵¹⁴; наверняка, другие только направляли его руку. Этот мотив также объясним, хотя он, конечно, не служит оправданием. Раздел Империи, каким его видел Константин, предполагал об деление сыновей властью. Далмаций был старейшим и опытнейшим из цезарей, испытанным солдатом. Он и мог быть направляющей десницей. У Констанция, как ни у кого другого, было особенно сильно пристрастие к суровому принципу законности; он видел острую несправедливость в том, как [MH. III₁₄₈] с ним обошлись в этом отношении.