История России

Культ Победы тоже уходит своими корнями в догосударственные времена и дого- сударственную культуру. Она предполагала жесткие санкции, вплоть до физического устранения, для племенных вождей, которым военная удача не сопутствовала. Паде­ние европейских монархий (германской, австро-венгерской, российской), потерпев­ших неудачи в Первой мировой войне, свидетельствовало о том, что этот древний ме­ханизм легитимации власти победами и делегитимации поражениями продолжал действовать и тысячелетия спустя, причем в крупных государствах с долгой историей развития. А государственная консолидация посредством использования образа вра­га — явного или имитируемого — не изжита и до сих пор. Первобытные проявления такого способа консолидации по принципу «Мы — Они», когда «Они» вообще не счи­тались людьми и подлежали поголовному физическому уничтожению, современное человечество — после государственного геноцида в освенцимах и бухенвальдах — воз­намерилось оставить в прошлом. Однако феномен, который исследователи называют «использованием Другого» (т.е. образа чужого и враждебного «Они» ради консолида­ции общества вокруг тех или иных политических решений), сохраняется и сегодня⁵⁸ . Наконец, к догосударственному состоянию, не знавшему границ между войной и ми­ром и между воином и невоином (воевали все), восходит и такое явление, как мили­таризация жизненного уклада населения. Это явление в разных формах и масштабах воспроизводилось у многих народов и после их перехода на государственную стадию развития. И история России в данном отношении весьма показательна.

Милитаризация повседневности не обязательно проявлялась так, как это было, к примеру, в Золотой Орде, где каждый мужчина выступал в роли воина, т.е. элемен­том государственного аппарата, существовавшим за счет производительных ресурсов покоренных народов и взимания с них дани. Милитаризация или, говоря иначе, вы­страивание мирной жизни по военному образцу, могла осуществляться и внутри одно­го народа посредством принудительной разверстки государственных повинностей между господствовавшими группами служилых людей, задачей которых было вести войны, и основной массой населения, обязанного эти группы безвозмездно содер­жать и обслуживать, примиряясь с существенными ограничениями своей свободы, в том числе и свободы передвижения. Подобное разделение функций между «фронтом» и «тылом», между воинами и невоюющими пахарями оформлялось обычно в виде крепостного права. Длительность его существования — важный показатель, свиде­тельствующий о неготовности государства выработать альтернативу милитаризации как способу консолидации общества. Такая неготовность должна была быть чем-то компенсирована. Компенсирована же она могла быть только образом враждебного «Они» и установкой на войну, отодвигавшей ценности мирной жизни и ее обустрой­ства на второй план и не позволявшей им глубоко укорениться в культуре.

Война — это, как известно, не обязательно защита от вторжений извне. Будь так, ис­тория знала бы только оборонительные войны, а следовательно, не знала никаких войн вообще, потому что при отсутствии нападавших обороняться было бы не от кого. В свою очередь, военная экспансия не всегда диктуется только стремлением к приращению территориальных, вещественных и человеческих ресурсов. К этой мотивации нередко добавляется желание самим фактом военной победы легитимировать заимствование культурно инородных цивилизационных достижений более развитых стран: завоеван­ное и присвоенное легче приспособить к идентичности заимствующих. В данном слу­чае война (или подготовка к ней) выступает стимулом и инструментом модернизации, что и проявилось неоднократно в истории России, обусловив во многом своеобразие ее развития. Вместе с тем, как показывает история не только России, война может быть и специфическим способом снятия внутренних проблем, в условиях мира обнаружив­ших свою неподатливость и неразрешимость, выявивших непрочность и хрупкость базо­вого консенсуса и, соответственно, скрытые до того трещины социокультурного раскола.