История России

У нас нет оснований утверждать, что здесь имело место осознанное стремление к легитимации заимствуемого чужого посредством его завоевания. Скорее всего, во­прос о том, чтобы воевать с Ливонией ради заимствования и перенесения в русское са­мосознание чего-то конкретного, даже не возникал. В то время европейский опыт ис­пользовался главным образом посредством приглашения зарубежных специалистов — медиков, аптекарей, художников, архитекторов, военных инженеров, ружейных масте­ров. Это началось еще при Иване III. Кое-какие умения, например литье пушек, русские быстро освоили, продемонстрировав, по мнению иностранных наблюдателей, редкую обучаемость. Но основная ставка делалась все же на специалистов из-за рубежа.

Показательно, что после вторжения Грозного в Ливонию воевавшие с Московией страны едва ли не больше всего были обеспокоены тем, чтобы перекрыть ее торговлю с Англией через Нарву. Польский король, например, с тревогой писал английской ко­ролеве, что русским поставляются оружие и мастера, посредством которых москов­ский царь «приобретает средства побеждать всех». Раньше над ним можно было брать верх лишь потому, что «он был чужд образованности, не знал искусств». Но если при­ток товаров и мастеров будет продолжаться, то «что будет ему неизвестно?»¹⁴⁷ . Да и са­ма война, инициированная русским царем, мотивировалась, помимо прочего, и тем, что ливонские власти сознательно препятствовали, опасаясь усиления Московии, въезду в нее «ученых и ремесленников из Европы»¹⁴⁸ .

Иван Грозный не мог не понимать, сколь необходим его стране европейский культурный опыт в самых разных его воплощениях. И пытался, как мог, содействовать его использованию и освоению.

Мы не знаем, отдавал ли он себе отчет в том, что его «западничество», проявляв­шееся и в расширении созданного в Москве инокультурного анклава иностранцев в виде Немецкой слободы, которая во время Ливонской войны заметно разрослась, и в льготах английским купцам, торговавшим в Московии, и в попытках заключения с Англией союзнических отношений посредством династического брака, и в опытах публичных дискуссий с протестантскими пасторами, в случае полной реализации мог­ло создать критическую массу чужеродных элементов в культуре. Через столетие такая критическая масса скопится и станет одной из причин церковного раскола. Легити­мация чужого будет осуществляться с трудом, что, в свою очередь, будет сдерживать дальнейшее заимствование этого чужого. Петр I, осуществив заимствования посред­ством завоевания, откроет для страны новую эпоху, которую правителям допетров­ским открыть не удалось.

Начиная с Ивана III, они искали культурную и политическую нишу между Запад­ной Европой, мусульманским миром, включавшим и осколки Орды, и византийским православным наследием. Не декларируя это открыто, они склонялись к византийской модели «симфонии» церкви и императора при заглавной роли последнего. Их симво­лические жесты и допуск к церковным и околовластным кругам греческих книжников, о чем упоминалось выше, свидетельствовали о том, что идея преемственности с повер­женным Вторым Римом ими не отторгалась. Иначе не было бы и тех, кто недовольство властью, ее возраставшей авторитарностью связывал с ее подверженностью греческо­му влиянию. Именно в нем искались и находились причины отклонений от правиль­ного хода вещей, т.е. от освященных традицией отношений между правителями и их элитой. «Как пришли сюда греки, так земля наша и замешалась, а до тех пор земля на­ша русская в мире и тишине жила, — сетовал в одном из разговоров с выходцем из Ви­зантии Максимом Греком Иван Беклемишев, опальный боярин времен Василия III (сына Ивана III и Софьи Палеолог). — Как пришла сюда мать великого князя великая княгиня Софья с вашими греками, так и пошли у нас нестроения великие, как и у вас в Царегороде при ваших царях»¹⁴⁹ .

Но то была реакция на чужое, которое считалось хуже своего. Предполагалось, что его не следует перенимать, потому что от него и в самой Византии были одни лишь «нестроения великие». Что такое заимствование чужого из стран, которые не только не пали от своих «нестроений», но развивались увереннее и успешнее, чем Московия, ей еще только предстояло узнать. И в этом отношении вторжение в Ливонию и в са­мом деле можно рассматривать как начало долгого похода за европейской культурой.

Если бы Иван IV победил в Ливонской войне, то ко времени Петра I страна навер­няка была бы несколько иной и в прорубании «окна в Европу» уже не нуждалась. По­беда легитимировала бы многое из того, что Московское царство, оказавшись под об­лучением европейской культуры, захотело бы заимствовать и присвоить. Но в XVI веке такую войну Московия выиграть не могла, а поражение отбросило ее далеко назад.