История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века

Во-первых, вообще наклонность великорусского племени к охранению или консерватизму по отношению к бытовой обрядовой стороне жизни, наклонность, доходящую иногда до крайности, до преувеличенного преклонения перед этими обрядами. Во всяком случае, консерватизм – это черта почтенная, свидетельствующая об устойчивости народного характера. Во-вторых, непосредственно связанное с сей чертой нерасположение к иноземному влиянию, в особенности к влиянию латинскому, и преувеличенное мнение о своем превосходстве. Хотя исправление книг и обрядов производилось на основании греческих текстов и традиций и подтверждено было благословением греческих иерархов, но в то время авторитет их в России был уже очень поколеблен: русские считали Греческую церковь испорченной турецким игом, а пастырей ее зараженными латинством еще со времен Флорентийской унии, и тем более, что образованнейшие из них, за неимением высших школ в Турции, учились в западных или латинских академиях, а греческие церковные книги, за неимением типографий, печатались в Италии и других западных странах. Поэтому на греков русские стали смотреть свысока, а на себя как на их преемников в деле православной культуры. В то время более чем когда-либо процветало у наших книжников учение о Москве как третьем и последнем Риме (а четвертому не быть). Таким образом, отрицая авторитет греков, наши книжники обвиняли их в уклонении к латинству, этому исконному противнику православия. А под сим явным предлогом, очевидно, действовали вообще нерасположение ко всему иноземному влиянию и сильная приверженность к собственной старине. В расколе инстинктивно сказалось преувеличенное опасение за русскую народность перед надвигавшейся с Запада эпохой реформ или всяких иноземных новшеств, долженствовавших нарушить основы веками сложившегося оригинального русского быта. Наконец, раскольничья оппозиция, вышедшая из средних и низших слоев духовенства, черного и белого, немало была возбуждена до некоторой степени угнетением от высшей иерархии, то есть от тех ее членов (начиная Никоном), которые слишком деспотично относились к своим подчиненным, слишком усердно занимались любостяжанием или поборами со своих церквей и монастырей.

Само собой разумеется, всем сказанным историк не может оправдать появление русского раскола; но он должен по возможности указать на те обстоятельства, которые способствовали его возникновению. Итак, едва ли можно объяснять его одним невежеством, и тем более, что первые расколоучители были люди книжные, для своего времени очень начитанные. А по своей аргументации некоторые из них выдаются изворотливостью и обилием ссылок, хотя бы и отправляющихся от софистических исходных точек зрения. Надобно при сем еще иметь в виду, что нашей национальной натуре в значительной степени присуща черта полемическая и критическая; а прения, по вероисповедным вопросам в особенности, способны увлекать русского человека, у которого религиозное чувство искони было очень развито.

Ввиду того грубого, фанатического характера, который проявился со стороны значительной части раскола, нельзя не пожалеть, что правительственные меры своей жестокостью и буквальным приложением статей новоизданного Уложения немало способствовали возбуждению сего раскольничьего фанатизма. Суровый, деспотичный характер московской государственности встретился с не менее суровым, крайне тягучим и самоотверженно страдательным сопрогивлением, – черта также вполне присущая русскому народному характеру.

VIII Стенька Разин. – Соловки. – Дорошенко