История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века

Когда новгородский митрополит Питирим был возведен на московский патриарший престол, он принял к сердцу страдания сестер и стал ходатайствовать перед царем об их прощении. «Святейший владыко! – ответил царь. – Я бы давно это сотворил. Но ты не ведаешь всей лютости Морозовой, как она меня ругала и теперь ругает. Никто не наделал мне столько зла и хлопот, как она. Если не веруешь моим словам, изволь испытать сам; призови ее и расспроси. Узнаешь тогда все ее упорство и всю терпкость. А потом я поступлю по твоему желанию».

В тот же вечер скованную боярыню посадили на дровни и привезли в Чудов, где ее ожидал патриарх с церковными и некоторыми гражданскими властями.

– Доколе ты будешь пребывать в безумии и возмущать царскую душу своим противлением? – восклицал Питирим. – Оставь свои нелепые начинания, послушайся моего совета; жалея тебя, говорю: приобщись соборной церкви и Российскому собору, исповедайся и причастись.

– Не у кого мне исповедоваться и причащаться, – ответила Морозова.

– Много попов на Москве.

– Много попов, но истинного нет.

– По своему о тебе попечению я сам, при всей своей старости, потружусь, исповедаю тебя, а потом отслужу (обедню) и приобщу.

– Не вем, что глаголешь. Разве ты чем от них рознишься. Их же волю творишь. Когда ты был митрополитом Крутицким и держался христианского, от отцов переданного обычая нашей русской земли, то носил клобук старый; то и был нам любезен. Ныне же восхотел творить волю земного царя, а небесного презрел и возложил на главу свою рогатый клобук римского папы. Сего ради мы отвращаемся от тебя.

Патриарх велел облачить себя и принести освященное масло: он счел боярыню повредившейся в уме и хотел помазать ее, чтобы привести в разум. Морозова сама не стояла; ее наклоненную держали под руки сотник и стрельцы. Но когда патриарх приблизился, она вдруг выпрямилась на собственных ногах и приготовилась к борьбе. Крутицкий митрополит Павел, одной рукой поддерживая патриарха, другой хотел приподнять треух на голове боярыни для помазывания; а патриарх, обмакнув спицу в масло, уже протянул свою руку. Но Морозова быстро оттолкнула обе руки и завопила:

– Не губи меня, грешницу, отступным своим маслом. Ты хочешь разом уничтожить весь мой недовершенный труд! Отойди. Не хочу вашей святыни!

Попытка патриарха окончилась тем, что сам он пришел в сильный гнев и (если верить Аввакуму) велел бросить ее на пол и тащить вон цепью за ошейник, так что головой своей она пересчитала все ступени лестницы. В то же время привели к патриарху и княгиню Урусову. Ее он также пытался помазать маслом; но она поступила еще находчивее. Когда архипастырь взялся за спицу с маслом, Евдокия вдруг сбросила с головы покрывало и явилась простоволосой.

– Что творите, бесстыдные? – вскричала она. – Разве не знаете, что я жена! – чем привела духовные лица в великое смущение.

Услыхав из уст патриарха рассказ о его неудаче и особенно его жалобу на Феодосию, царь заметил:

– Разве я тебе не говорил, какова ее лютость? Вот ты только один раз испытал ее на себе, а я уже сколько лет терплю от нее и не ведаю, что с нею творить.

В следующую ночь всех трех женщин, то есть Морозову с сестрой и Марьей Даниловной, привезли на Ямской двор и подвергли огненной пытке в присутствии князей Ивана Воротынского и Якова Одоевского и думного дьяка Илариона Иванова, причем уговаривали их смириться. Но страдалицы выдержали все мучения. Царь, очевидно, затруднялся и не знал, как сломить упорство двух знатных женщин, которое могло послужить большим соблазном для других, им подобных, и вообще для народа. Так как на Печерское подворье многие тайком проникали к Морозовой, утешали ее и приносили ей съестные припасы, то он велел перевезти ее в загородный Новодевичий монастырь, держать ее там под крепким началом и силой влачить к церковной службе. Но и сюда, на лицезрение страдалицы устремились вельможные жены в таком количестве, что весь монастырский двор бывал заставлен рыдванами и каретами. Царь велел перевезти ее опять в город, в Хамовники. Тогда старшая сестра его, Ирина Михайловна, начала ему пенять такими словами:

– Зачем помыкаешь бедную вдову с места на место? Нехорошо, братец! Не мешало бы помнить службу Борисову и брата его Глеба.

Алексей Михайлович вспылил.

– Добро, сестрица, добро, – воскликнул он, – коли ты об ней кручинишься, то место ей будет тотчас готово!