История российского блокбастера. Кино, память и любовь к Родине

Россия не западная страна. С тем, что Россия – страна восточная, я тоже не согласен. В России Восток и Европа сосуществуют как несмешиваемые ингредиенты коктейля734.

«Ирония судьбы. Продолжение», как и оба «Дозора», предоставляет россиянам увидеть на экране «торможение» «неправильного движения» и переписывание их судеб, поворот часов назад.

Ностальгические создания

Проекты Эрнста, как Мел судьбы Лукьяненко, переписывают прошлое для сегодняшнего потребления. То и другое впадает в ностальгию, и этим термином многие пользуются для описания продукции Эрнста.

По определению Светланы Бойм,

Ностальгия (от νόστος – возвращение домой и άλγος – тоска) – это стремление к дому, которого больше нет или никогда не существовало. Ностальгия – это чувство утраты и смещения, но кроме того – это роман с собственной фантазией735.

Она пропитала современную эпоху ностальгическими желаниями

уничтожить историю и превратить ее в частную или коллективную мифологию, заново вернуться в другое время, будто вновь вернуться в какое-то место, отказ сдаться в плен необратимости времени, которая неизменно привносит страдание в человеческое бытие736.

В своем сочувственном исследовании ностальгии, которую Бойм считает превалирующим настроением в постсоветской России, она обозначает различие между «восстановительной» и «рефлективной» формой ностальгии. В первом случае доминирует желание заново выстроить прошлое как некий «золотой век», во втором же речь идет о прошлом, каким оно было. Бойм определяет эти две формы так:

Реставрирующая ностальгия проявляется в последовательных воссозданиях памятников прошлого, а рефлексирующая ностальгия концентрируется на руинах, патине времени и истории, на мечтах об иных местах и иных временах737.

Творения Никиты Михалкова, особенно «Сибирский цирюльник», являются примером первой формы738; произведения Иосифа Бродского могли бы стать образцом второй739.

Развал коммунистической системы вызвал в России волну реставрирующей ностальгии. Как пишет Бойм,

едва ли можно всерьез говорить о признании коллективной травмы прошлого; но если это иногда и признавалось, то все пострадавшие представлялись как невинные жертвы или винтики в системе, действующие строго по приказу. Кампания по восстановлению памяти сменилась новым стремлением к выдуманному антиисторическому прошлому, эпохе стабильности и нормальной жизни740.

В качестве одного из примеров устремленности к «старому» в 1990‐х она приводит «Старые песни о главном»741. Согласно ее дихотомии, проект Эрнста – реставрирующая (а следовательно, дурная) форма ностальгии.

Следуя в русле размышлений Бойм, многие западные и российские критики крайне негативно характеризовали посткоммунистическую ностальгию как преграду на пути к демократизации или как опасный китч, препятствующий серьезному изучению СССР742.

В различных публикациях, фиксировавших к 2006 году ответы россиян на вопрос о том, в каком времени они предпочли бы жить, указывается, что большинство выбрало настоящее, а почетное второе место заняла брежневская эпоха, в которой происходят события «Иронии судьбы»743.

Возникает соблазн прочитывать продукцию Эрнста как попадание в нерв общественных настроений, усиливающее ностальгию по брежневской эпохе. Вдобавок к «Старым песням о главном» и «Иронии судьбы. Продолжению» Эрнст продюсировал мини-сериал «Брежнев», поставленный Сергеем Снежкиным по сценарию Валентина Черных744. Четырехсерийный фильм рассказывает о последнем годе Брежнева у власти, представляя его как старого больного человека, но не столь немощного главу государства, утратившего связь с реальностью, каким его рисовали в советских анекдотах.