История российского блокбастера. Кино, память и любовь к Родине

Премьера сериала состоялась на Первом канале в марте 2005 года, через неделю после выхода документальной ленты Леонида Парфенова «Лично Леонид Ильич». Сериал получил хорошие рейтинги, позволив Станиславу Одоевцеву заявить в «Итогах», что «Константин Эрнст и [сопродюсер] Анатолий Максимов еще раз подтвердили свое уникальное продюсерское чутье»745. Зрителям понравился Сергей Шакуров в роли генерального секретаря; они сочли, что в фильме Брежнева показали, «каким он был»: человечным, добрым и разумно мыслящим, а не «мямлящим идиотом, каким изображали его наши юмористы».

Один из зрителей написал на форуме «Кинопоиска», что XX век

был самым тяжелым для России. Много чего пережила страна тогда – две мировые войны, революцию 1917 года, сталинские реформы. Даже после сталинской «зимы» в хрущевскую «оттепель» народу тоже жилось нелегко. А под конец XX века СССР распался (кстати, уже в 1970‐м было ясно, что он распадется). Но все-таки в том тяжелом веке было и то время, когда советский народ на время вздохнул свободно. Я говорю о правительстве Л. И. Брежнева с 1964 по 1982 год746.

В качестве примера абсолютного воплощения плана Эрнста по производству патриотической продукции «Брежнев» может служить и образцом пробуждения у зрителей реставрирующей ностальгии. То же можно сказать и о его «Дозорах», возвращающих Антона к брежневским временам, и об «Иронии судьбы. Продолжении», где зрителю предлагается оказаться в ситуации сегодняшней стабильности, которая даже лучше, чем брежневская.

В этих параметрах фильмы Эрнста существенно переакцентируют фокус брежневской эпохи на принятие статус-кво747. В таком свете рассматривать империю Эрнста предлагает Юрий Богомолов: эти проекты

сопровождаются поздравлениями, тостами, фейерверками самопрославления, что заставляет вас вспомнить транспаранты коммунистической партии Советского Союза, на которых было начертано «Слава КПСС!»748.

Богомолов отмечает, что «Ночной дозор» явился с огромным количеством рекламы, которая продвигала его «героев, авторов, сцен и песен», как это было и в случае «Турецкого гамбита». Первый канал завершил процесс раскрутки Брежнева, что Богомолов назвал «скверным анекдотом», замаскированным под историю. В заключение он пишет, что «Брежнев» «не о Брежневе», это «аллегория жизни и смерти советского режима»749.

Первоначальное название сериала «Брежнев: Сумерки империи» пришлось укоротить, поскольку вслед за ним Эрнст планировал транслировать сериал Хотиненко «Гибель империи». Если добавить сюда сериал 2000 года «Империя под ударом», то вместе с «Брежневым» и «Гибелью империи» получается трилогия Эрнста о конце империй. Иначе говоря, СССР следует воспринимать как симпатичного, разумного, человечного старого дедушку, который умер своей смертью – так же, как «старая добрая» Российская империя.

Однако этот ностальгический проект можно прочитать и по-другому. Питер Фритцше, рассматривая времена Наполеона, указывает на важную особенность отношения европейцев к бедствиям, причиненным войнами и революциями. Как он пишет,

прошлое все более и более воспринималось как нечто ушедшее и утерянное, а также странное и загадочное, и хотя частично приемлемое, но всегда далекое750.

Современная ностальгия, которую он называет «меланхолией истории», выросла из этого периода. В своей периодизации он солидаризуется с Бойм, но замечает, что провести границу между восстановительной и рефлективной ностальгией не так просто. Все-таки страстность, с которой европейцы исследовали и характеризовали наполеоновскую эпоху, сочеталась с пониманием того, что прошлое – это прошлое, и оно никогда не вернется. А ностальгия, заключает он, «зовет к возвращению домой, причем в условиях бездомности и понимания того, что дом потерян, и осталась только сама утрата»751.