История русского драматического театра

Другою знаменитостью в этом «барском» театре стала со временем Настасья Ивановна Пиунова – крепостная актриса на трагические роли. «Меня привезли из деревни в лаптях, – вспоминала потом эта артистка. – Было мне тогда лет десять. Вымыли меня, одели и поместили в “девичьей”… На репетицию и спектакль девиц возили в каретах и, по доставлении в театр, сажали в особую уборную, с мамками, и оттуда и выкликались на сцену режиссером; да и на самой сцене, во время репетиций, постоянно находилась другая мамушка, сиречь “сторожея”. Разговаривать с мужским персоналом труппы не дозволялось. Впрочем, по достижении девицами 25-летнего возраста, князь имел обыкновение выдавать их замуж, и делалось это так: докладывается, например, князю, что вот, мол, такой-то и такой-то девице уже 25 годков, то “как прикажете”? Тогда князь призывал своих артистов-мужчин, спрашивал, кому из них нравится которая-либо из 25-летних артисток, и, узнавши, вызывал “артисток”, объявляя им о таком “излиянии” и – свадьба готова!.. Князь обыкновенно сам благословлял обрученных и давал приданое, а также после свадьбы молодым назначалось и особое жалованье».

Репертуар сего удивительного театра вырабатывался в высшей степени оригинально: до постановки пьесы на сцену кн. Шаховской не интересовался, что это за пьеса, «а все решалось на одной из последних репетиций, когда он высказывал свою волю: “быть” или “не быть”». «Бывало, – говорит Н.И. Пиунова, – учим-учим какую-нибудь пьесу, мучаемся-мучаемся, а князю-то и не понравится. Встанет, бывало, махнет рукой, табачку из золотой табакерки шибко так нюхнет, да и скажет: “Не нужно!”… Ну и начнут готовить другую пьесу»…

Чтобы крепостные актрисы умели себя держать, изображая «дам общества», их назначали поочередно на дежурство к княгине Шаховской, с которой они чуть не целый день проводили время в беседе, чтении и рукоделии. Далее, когда у князя давались балы, то на них приглашались и крепостные «премьеры с премьершами» («первые сюжеты»). Мужчинам-артистам не разрешалось приглашать на танцы светских дам, но мужчины-гости считали за удовольствие пройти тур вальса с крепостной артисткой.

Насколько кн. Шаховской ревниво относился к драматическому искусству своей труппы, видно, например, из такого факта: перед постановкой пьес «Горе от ума» и «Русские в Бадене» князь возил «на долгих» своих главных артистов и артисток в Москву (это из Нижнего Новгорода!) в Императорский московский театр и на хоры Московского благородного собрания, во время блестящих балов, «чтобы они еще лучше могли воспринять манеры светских людей».

* * *

Об Орловском театре графа Сергея Михайловича Каменского (сына фельдмаршала) современники оставили нам столь же разноречивые сведения, что и о театре князя Шаховского: похвальные отзывы чередуются с отрицательными, насмешливые – с почтительными. Подводя итог, нетрудно заметить, каких было в подавляющем количестве.

Вот как описывает театр графа Каменского граф М.Д. Бутурлин: «Театр с домом, где жил граф, и все службы занимали огромный четырехугольник, чуть ли не целый квартал на Соборной площади. Строения были все одноэтажные и деревянные, с колоннами. Внутренняя отделка была изрядная, с бенуарами, двумя ярусами лож и с райком; креслы под номерами, передние ряды дороже остальных. В этом театре могла помещаться столь же почти многочисленная публика, как в московском Апраксинском театре».

«Будучи ребенком, в сороковых годах, – рассказывает Н.С. Лесков в “Тупейном художнике”, – я помню еще огромное серое деревянное здание, с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр».

Н. Полевой, видевший этот театр проездом через Орел, говорил, что граф Каменский «не жалел издержек на него и образовал свою прекрасную труппу, даже оперу и балет».

Как известно, этот фанатик драматического искусства, обладавший 7 тысячами душ крестьян, к концу жизни (1835) оказался «разорившимся на театр», и его буквально не на что было похоронить.

Оно и не мудрено, если пьесы в его театре, как утверждает И.С. Жиркевич, беспрестанно менялись, и с каждой новой пьесой являлись новые костюмы и великолепнейшие декорации; так, в «Калифе Багдадском» шелку, бархату, вышитого золотом, ковров, страусовых перьев и турецких шалей было более, чем на 30 000 рублей. «Но со всем тем, – прибавляет Жиркевич, – вся проделка походила на какую-то полоумную затею, а не на настоящий театр». Между тем это был один из тех крепостных театров, при котором находились не только знающие свое дело режиссеры, но и некая школа драматического искусства.

О распорядках этого театра тот же Жиркевич сообщает следующее: