История русской идеи

В 1847 году в возрасте 35 лет после смерти отца и получения богатого наследства Герцен принимает решение эмигрировать из России. Как оказалось потом – навсегда. За границей, в Париже, он сразу же окунулся в жизнь изгнанных радикалов многих национальностей, написал несколько статей о деградации французской буржуазии, стал свидетелем революции 1848 года и поражения парижской коммуны. Плакал на баррикадах, «ещё тёплых от крови», когда палачи генерала Кавеньяка, праздновали победу над восставшим народом.

Затем – Италия, Швейцария, трагедия в личной жизни. Его жена влюбилась в немецкого поэта-революционера Георга Гервега. Герцен получил удар с той стороны, с которой меньше всего ожидал, потерял голову от горя и ревности и описал в мельчайших подробностях свои чувства, каждую вспышку своего гнева, страдания, отчаяния, ненависти и самоубийственного презрения к самому себе… Будучи человеком крайне эгоцентричным, Герцен не сомневался в том, что читатель поймёт его правильно.

«А какое это имеет отношение к русской идее?» – с недоумением спросит ехидный читатель. А такое, что русская идея без любви – всё равно, что птица без крыльев. «Без любви русский человек есть неудавшееся существо!» – так выразится русский философ Иван Ильин в работе под характерным названием «О русской идее».

После смерти жены и трагической гибели матери и его глухонемого сына Герцен в состоянии глубочайшей депрессии перебирается в Англию. Начинает писать роман «Былое и думы». Затем – работа над журналом «Северная пчела» и, наконец, знаменитый «Колокол», созданный вместе с переехавшим к нему в Лондон Огарёвым, обессмертивший имя Герцена. Эту газету читали литераторы, губернаторы, купцы, студенты… Её читал Александр II.

Разочарование в западном менталитете проявилось ещё в первые годы эмиграции. Герцен находит, что Европа погрязла в невылазном болоте мещанства. Ведь даже гениальный и обожаемый им Гегель ничего не нашёл лучшего для своей «абсолютной идеи», как провозгласить апофеоз её воплощения в родимой прусской монархии. Большей пошлости было трудно вообразить! Герцен способствовал развенчанию легенды, укоренившейся в умах европейцев, что в России ничего нет, кроме правительственных ботфортов и тёмной угрюмой массы крестьян. В последние годы жизни он сохранял веру в русскую крестьянскую общину, идеализировал её, как эмбриональную форму жизни, при которой стремления к личной свободе согласовываются с необходимостью коллективной деятельности.

Судьба Герцена оказалась драматичной, насыщенной, совсем, казалось бы, совсем не похожей на судьбу отщепенца Печорина. Он всегда лез в гущу событий. Да и плоды были разные. Герцен создал «Былое и думы» – эту великую летопись времени. Но было и сходство: всё то же разочарование в идеалах и смерть на чужбине. Таяла уверенность в том, что пропасть между просвещённым меньшинством и народом хоть когда-нибудь в принципе будет преодолена. И вот уже темные пятнышки пессимизма появляются в его мучительных размышлениях: «Довольно удивлялись мы премудрости природы и исторического развития; пора догадаться, что в природе и истории много случайного, глупого, неудавшегося, спутанного…».

И всё же спасибо Александру Ивановичу хотя бы за то, что он «с того берега» говорил о народе русском, «мощном и неразгаданном, который втихомолку образовал государство в 60 миллионов, который сохранил величавые черты, живой ум и широкий разгул богатой натуры под гнётом крепостного права и на петровский приказ образовываться – ответил через сто лет огромным явлением Пушкина».

8. Русская идея Ф. Достоевского

Кстати о Пушкине! Чем не образец для подражания? Ведь он и свободу любил, и «милость к падшим призывал», но Россию с её историей при этом не проклинал, никуда от России не бегал, никого к топору не звал и с государем умел поладить, однажды даже усевшись на стол в присутствии высочайшей особы. А западные ценности и западного человека понимал, как никто другой. Природа «скучающих эгоистов» была им творчески осмыслена и обобщена – не зря же он выбрал Чаадаева в качестве прототипа для своего Евгения Онегина.

Пафосную интерпретацию феномена под названием «первый русский человек Александр Сергеевич Пушкин» мы найдём, обратившись к статьям и письмам Ф. М. Достоевского, включая и его знаменитое выступление на заседании Общества российской словесности. Это прольёт свет и на русскую идею самого Фёдора Михайловича.

Любопытны три пункта, которые Фёдор Михайлович Достоевский обозначал в значении Пушкина для России (1880).