История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

невеста; это произошло в 1853 г. После этого и до самой смерти

Островского (в 1886 г.) не проходило года, чтобы на сценах

императорских театров не появилась его новая пьеса. Апогей

популярности Островского, как и Тургенева, Гончарова и

Писемского, – 1856–1860 гг. После этой даты популярность

Островского, хотя и не снижалась, но перестала расти, и критика и

публика стали утверждать, что ранние его пьесы лучше новых.

Личная жизнь его проходила без особых событий, ибо всю свою

энергию он отдавал театру. В 1885 г. Островский был назначен

содиректором Московских императорских театров и директором

состоявшего при них театрального училища. Умер он в следующем,

1886 году.

За время с 1847 по 1886 гг. Островский написал около сорока* пьес в

прозе и еще восемь белым стихом.

*Среди прочего, он перевел Укрощение строптивойи интермедии Сервантеса.

Они все разного достоинства, но в целом несомненно

представляют самое замечательное собрание драматических

сочинений, какое есть на русском языке. Грибоедов и Гоголь писали

великие и вполне оригинальные пьесы, и каждый из них гений,

превосходящий Островского, но именно Островскому суждено было

создать русскую драматическую школу, русский театр, достойный

стать рядом с национальными театрами Запада, если не как равный,

то как сравнимый с ними. Ограниченность искусства Островского

очевидна. Его пьесы (за малым исключением) – не трагедии и не

комедии, но принадлежат к среднему, ублюдочному жанру драмы.

Драматический план большинства из них, принесенный в жертву

методу «срезов жизни», лишен твердой последовательности

классического искусства. За малым исключением, в его драмах нет

поэзии, и даже там, где она присутствует, как в Грозе, это поэзия

атмосферы, а не слов и фактуры. Островский, хоть и изумительный

мастер типичного и индивидуализированного диалога, не является

мастером языка в том смысле, в каком ими были Гоголь, Лесков или,

чтобы привести английский пример, – Синг. Язык его чисто

репрезентативен; он пользуется им в соответствии с правдой, но не

творчески. В некотором смысле даже самая его укорененность в

русской почве есть ограниченность, потому что его пьесы всегда узко

местные и не имеют всечеловеческой значимости. Если бы не эта

ограниченность, если бы он был всечеловечен, оставаясь

национальным, его место было бы среди величайших драматургов.

Широта, охват, разнообразие его видения русской жизни почти

беспредельны. Он наименее субъективный из русских писателей. Для

психоаналитика это был бы совершенно безнадежный случай. Его

персонажи ни в коей мере не являются эманацией автора. Это

подлинные отражения «других». Он не психолог, и его персонажи –

не толстовские, в чей внутренний мир нас вводит могучая сила

авторской интуиции, – они просто люди, какими их видят другие

люди. Но этот поверхностный реализм – не наружный, живописный

реализм Гоголя и Гончарова, это подлинно драматический реализм,

потому что он представляет людей в их отношениях с другими

людьми, что является простейшим и стариннейшим способом

характеристики, принятым как в повествовании, так и в драме –

через речь и действия; только здесь этот способ обогащен громадным

изобилием социальных и этнографических подробностей. И,

несмотря на эту поверхностность, персонажи обладают той

индивидуальностью и неповторимостью, которую мы находим в

своих знакомых, пусть и не проникая в их черепную коробку.

Эти общие замечания относятся в основном к ранним и наиболее

характерным произведениям Островского, написанным примерно до

1861 г. Сюжеты этих пьес взяты, как правило, из жизни московского

и провинциального купечества и низших слоев чиновничества.

Широкая

разносторонняя

картина

старозаветной,

не

европеизированной жизни русского купечества больше всего

поразила современников Островского в его творчестве, потому что их

интересовала реальность, воплощенная в литературном творчестве, а

не ее преображение в искусстве. Критики пятидесятых годов пролили

немало чернил, выясняя отношение Островского к старозаветному

русскому купечеству. Сам он давал до непонятного обильную пищу

для таких дискуссий и для каких угодно интерпретаций, потому что

его художнические симпатии по-разному распределяются в разных

пьесах. Любая интерпретация, от самой восторженной идеализации

непоколебимого консерватизма и патриархального деспотизма вплоть

до яростного обличения купечества как неисправимого темного

царства, могла найти в тексте пьес на что опереться. Истинное же

отношение Островского ко всему этому просто не было всегда

одинаковым, а точнее – моральная и общественная позиция были для

него по существу обстоятельствами второстепенными. Его задачей

было строить пьесы из элементов реальности, какой он ее видел.

Вопросы симпатии и антипатии были для него делом чистой техники,

драматургической целесообразности, ибо, хоть он и был

«антиискусственником» и реалистом, он очень остро чувствовал те

внутренние законы, по которым, а не по законам жизни, должен был

строить каждую новую пьесу. Таким образом, для Островского

нравственная оценка купеческого pater familias(отца семейства),