История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

между образованным каторжанином и народом; даже в конце срока

рассказчик чувствует себя отверженным среди отверженных.

Лишенный всяких внешних социальных привилегий, помещенный в

равные условия с несколькими сотнями простых русских людей, он

обнаруживает, что они отвергают его и что он навсегда останется

отверженным ими только потому, что принадлежит к образованному

классу, оторвавшемуся от народных идеалов. Эта мысль роднит

Мертвый домс журнальными статьями Достоевского.

Публицистика Достоевского делится на два периода: статьи

1861–1865 гг., написанные для Времении для Эпохи, и Дневник

писателя1873–1881 гг. В целом его политическая философия может

быть определена как демократическое славянофильство или

мистическое народничество. В ней есть черты, общие с Григорьевым

и славянофилами, но также и с Герценом и народниками. Главная его

идея в том, что русское образованное общество спасется, если снова

сблизится с народом и примет народные религиозные идеалы, т. е.

православие. В целом можно сказать, что в публицистике

шестидесятых годов преобладают демократические и народнические

элементы, в то время как в семидесятых, под влиянием роста

революционного социализма, наблюдается тенденция к господству

элементов националистических и консервативных. Но в сущности

публицистика Достоевского с начала до конца почти не меняется и

остается цельной. Религия его – православие, потому чтоэто

религия русского народа, миссия которого – спасти мир утвер-

ждением христианской веры. Христианство для него религия не

столько чистоты и спасения, сколько милосердия и сострадания. Все

это явно связано с идеями Григорьева и его учением о кротости, как

главном, что Россия должна явить миру. Врагами Достоевского были

радикалы-атеисты и социалисты и все безбожные силы западной

атеистической цивилизации. Победа христианской России над

безбожным Западом была его политическим и историческим кредо.

Взятие Константинополя – необходимый пункт его программы,

символ, подтверждающий вселенскую миссию русского народа.

Несколько особо и с сильным креном влево стоит пушкинская

речь, самая знаменитая и значительная из его публицистических

вещей. В ней он восхваляет Пушкина за его «всечеловечность»,

которая есть дар понимания всех народов и цивилизаций. Это –

главная черта русского народа. Объединение человечества – вот

задача и миссия России в мире – странное предсказание Третьего

Интернационала. В той же речи, в отступление от того, что он писал

раньше, превозносится «русский скиталец», под которым

подразумеваются революционеры и их предшественники. Он

различил в них тоску по религиозной истине, которую только на

время затмил соблазн атеистического социализма. Комментируя

Цыганон, к тому же, изложил нечто вроде теории мистического

анархизма и провозгласил безнравственность насилия и наказания,

таким образом, неожиданно предвосхитив толстовское учение о

непротивлении злу. Пушкинская речь во многом примирила с

Достоевским радикалов.

В ней проявилась также и одна из самых привлекательных черт

Достоевского-публициста – его способность к безграничному

восторгу и восхищению. Большая часть этих чувств пошла на

Пушкина. Но с таким же энтузиазмом он говорит о Расине, и мало

есть на свете примеров более благородно возданной дани ушедшему

литературному и политическому противнику, чем некролог

Достоевского Некрасову.

Стиль публицистики Достоевского, разумеется, очень личный и

его ни с кем не спутаешь. Но как и вся журналистика того времени,

он расплывчатый и бесформенный. Недостатки собственно

Достоевского-прозаика – нервная пронзительность голоса и

неловкость тона, которые проявляются в его романах всякий раз,

когда ему приходится говорить от себя.

Диалог в его романах, и монолог в тех произведениях, которые

написаны от лица какого-нибудь персонажа, тоже отличаются

нервным напряжением и исступленной (и иногда доводящей до

исступления) «последне-вопросностью», свойственной их создателю.

Все они взволнованы каким-то ветром отчаянной духовной страсти и

тревоги, поднимающейся из глубин его подсознания. И несмотря на

air de famille(фамильное сходство) всех своих персонажей, диалоги и

монологи Достоевского ни с чем не сравнимы по чудесному

искусству индивидуализации. В сравнительно небольшом и узком

мире героев Достоевского поражает огромное разнообразие

индивидуальностей.

Во всех последних романах Достоевского (от Записок из

подпольядо Братьев Карамазовых) отделить идеологию от

художественной концепции невозможно. Они нерасторжимо

переплетены. Как я уже говорил, это романы идей, где персонажи,

при всей их огромной жизненности и индивидуальности, в конце

концов не что иное как атомы, заряженные электричеством идей. О

Достоевском кто-то сказал, что он «чувствует идеи» как другие

чувствуют холод, жар или боль. Это отличает его от всех других

художников – умение «чувствовать идеи» можно найти только у

некоторых великих религиозных мыслителей, как Св. Павел,

Бл. Августин, Паскаль и Ницше.

Достоевский – психологический романист, и главное его