История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Молодой Шолохов жадно следил за всеми бурными событиями партийной и литературной жизни. Авербах, Безыменский, Шкловский, Осип Брик, Юрий Либединский, Михаил Светлов, Михаил Голодный и многие другие знакомые писатели полностью на стороне Троцкого, Каменева, Зиновьева, Радека. Но такова была жизнь. И чуть ли не во всех издательствах, газетах и журналах очень много лиц нерусской национальности… Многие из них помогают Шолохову, хвалят его сочинения, печатают, но всё-таки их подсказки и редакционная правка вызывали у Шолохова протест: плохо знают русский язык во всём его объёме и многообразии словарного запаса.

По предложению Николая Тришина Шолохов собрал сборник «Донских рассказов», и в 1926 году они вышли в издательстве «Новая Москва» с предисловием А. Серафимовича. «Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – писал Серафимович. – Просто, ярко, и рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит… Все данные за то, что т. Шолохов развернётся в ценного писателя». Вскоре вышел и второй сборник «Лазоревая степь».

«Донские рассказы» и «Лазоревая степь» написаны по горячим следам событий и вполне заслуживают внимания как документы истории. Уже в этих рассказах можно угадать большого художника: его бесстрашие, смелость в разработке сложных тем, его мужество, с котором он рассказывает о самом ужасном, трагическом в жизни того времени – о кровавом столкновении двух борющихся национальных сил. В рассказах много смертей, много крови, страданий, нечеловеческих мук и горестей. Только что кончилась Гражданская война. Её участники не успели ещё снять шинели, пропахшие порохом и дымом, в их руках неуместно выглядит какой-нибудь мирный деревенский инструмент. А смерть всё ещё гуляет по хуторам и станицам, выбирая самых отважных, неустрашимых. Шолоховские персонажи – это люди норовистые, упрямые. Они не смолчат, когда увидят несправедливость, они встанут на защиту прав человека даже и тогда, когда смерть глядит им в лицо, когда они одиноки и бессильны что-либо изменить в привычном укладе казачьей жизни. Их характер, убеждения таковы, что они не могут равнодушно пройти мимо зла, грязи, неправды.

Великое, трагическое время не вытравило в человеке простых человеческих отношений с их простыми житейскими тревогами и волнениями. Живая, повседневная жизнь во всей её многогранности и противоречивости по-прежнему остаётся главной заботой писателя-реалиста. Уже в донских рассказах Михаил Шолохов ратовал за православный гуманизм, направленный против скудоумного гуманизма, который насаждался большевистской идеологией: «Если враг не сдаётся, его уничтожают».

Свои «Донские рассказы» с точки зрения художественного мастерства, накопления писательского опыта Шолохов назвал «пробой пера, пробой литературных сил» (Советский Казахстан. 1955. № 5). И в то же время много ли можно назвать произведений, где с таким высоким гуманизмом и теплотой был бы обрисован образ молодого современника, где человек с такой последовательностью боролся бы со злом, расчищал дорогу к свету, где люди были бы полны духовной силы, стойкости, энергии, душевной красоты, где любовь ко всему человеческому соединялась бы с жестокой правдой о низменных побуждениях людей, скованных путами прошлого.

За последние годы и «Донские рассказы» стали предметом спора, а порой и сознательного искажения их идейно-творческой сущности. И всё это во имя того, чтобы «доказать», что слабые «Донские рассказы» принадлежат действительно Михаилу Шолохову, а гениальный «Тихий Дон» мог написать кто-то другой, но только не автор «Донских рассказов», что между этими произведениями существует непроходимая пропасть: в «Тихом Доне» торжествует высокий гуманизм и запечатлены различные формы народолюбия, а в «Донских рассказах» воплотилась примитивная психология «чоновца».

Эту тему вслед за А. Солженицыным добросовестно развивает Виктор Чалмаев, действуя по привычной упрощённой схеме: он заносит Шолохова в разряд пролетарских писателей, «молодогвардейцев», писавших «о счастье идти вперёд «сквозь револьверный лай», «когда гремела атака и пули свистели», а герои не испытывали «никакой тоски, раздвоенности, красок сострадания». «Сострадание было областью невозможного, опасного, заранее осмеянного», – писал В. Чалмаев (Русская литература ХХ века: Очерки. Портреты. Эссе. М.: Просвещение, 1994. С. 190 и др.). «Образ и атмосфера жизни в «Донских рассказах», по мнению В. Чалмаева, в том, что Шолохов испытывал «комсомольский авангардизм», был одержим «свирепым классовым насилием, поисками врагов даже в родном доме»; «с каким-то азартом юности, со свирепой резвостью, провоцирующей революционную нетерпеливость, Шолохов раздувает угольки гаснущего костра…».

«То, что сделал молодой Шолохов, поражает до сегодняшнего дня глубиной и смелостью. Битву за обновление реализма он разыграл, как Наполеон Аустерлиц», – писал польский критик Р. Пшибыльский (Новая культура. Варшава, 1958. № 48). И большинство учёных согласны с этим.