История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

«У каждого человека, у каждого события есть особые рубежи в развитии и становлении; бывает так, что живёт человек в душевном и физическом равновесии, молодо и полновесно себя чувствует, но вот случается даже мелочь порой, в сосуд падает последняя капля, и весь устойчивый, длившийся очень долго порядок нарушается… есть такие переломные этапы и в народных движениях, в войнах и революциях, с той только разницей, что, переступив ещё и ещё один рубеж тягчайших испытаний и свалив с плеч очередную беду, народ молодеет в новом, необходимом для полнокровного развития порыве, и в нём хотя ещё и продолжается, до полной завершённости, начатое прежде движение, уже появляется зародыш нового, слегка начинает просвечивать очередной поворот исторической судьбы, и чем жизнеспособнее народ, тем решительнее и быстрее свершаются подобные смены» – так определяет П. Проскурин замысел романа» (Там же. С. 578—579).

Роман «Имя твоё» продолжает события романа «Судьба», коллективизация и война уходят в прошлое, новые бурные события становятся сюжетом романа, тут и новые конфликты, тут и космос, и смерть Сталина, герои становятся весомее, столкновения круче.

П. Проскурин напечатал ряд повестей, вошедших в книгу «Чёрные тучи» (1983), потом «Полуденные сны» (1985), «Порог любви. Повесть встреч и дорог» (1986). Здесь много стихотворений, которые Проскурин продолжал писать, здесь много автобиографических зарисовок, здесь глубокие размышления о Достоевском и его взглядах на природу русского национального характера. «В чём загадка, что, подчёркивая несовместимость, как бы некую роковую особенность русской души и русской культуры в сравнении с пресловутым Западом, западные философы и учёные так ничего толком и не могут объяснить? – спрашивает Проскурин. – Но разве подполье человеческой души, с такой всепроникающей силой высвеченное Достоевским, не русский материк и материал, ставший затем материком и материалом всего человечества? Ещё ведь неизвестно, чья правда выше: правда Достоевского, когда он провозглашает невинную слезу ребёнка превыше и тяжелее всего остального в мире, или правда Гегеля с его мировой гармонией, идеей жертвенности в настоящем для будущего, для какого-то абстрактного абсолюта…» (Проскурин П. Полуденные сны. С. 336—337).

Пётр Проскурин вёл широкую переписку с издателями, редакторами, друзьями, коллегами. Его волновал весь мир, с его причудливыми и постоянно меняющимися событиями. Приведём здесь два письма автору этой книги, с которым он в процессе совместной работы подружился:

«Здравствуй, Виктор!

Несмотря на твоё грозное послание, вот и ещё несколько дней протянулось, не мог сразу ответить – второй месяц очень болен сын, сейчас в больнице, дежурим возле него по очереди. Ты, брат, вольный казак, а у меня – такие дела. Ну, да это, вероятно, тебе не интересно, а меня не извиняет. Ты прав. Давно я хотел написать тебе о твоей книге и всё откладывалось по разным причинам, а прочитал я её ещё весной, после Крыма. Мне понравилось. И особенно твоя трактовка Григория. Молодец! Подписываюсь полностью. Я не читал других критических работ о Шолохове, но вижу, что ты выступил один против всех, и правильно выступил, коль такое вульгарное, примитивное толкование одного из лучших образов русской литературы. И дело здесь даже не в самом образе, а вообще в подходе к истинному в литературе и в жизни, к объективному познанию истины и человека.

Это красной нитью идёт по всей твоей книге, и я хотел бы, как только разгрузятся мои домашние тяжести, поговорить об этом печатно. Очень интересный и нужный вопрос. Некоторые страницы меня не устраивают, но это дело второе, и об этом – при встрече. Разумеется, если ты захочешь. Ведь все учёные мужи чрезвычайно самонадеянны и высокомерны и почти никогда не соглашаются с мнениями других.

Теперь о моем «гениальном» романе. Хотя ты пишешь о Шолохове – большом юмористе, юмор тебе, Витя, мало удаётся, и получается как-то кособоко. Во-первых, не та причина моего молчания, а во-вторых, гениальность вещей определяется спустя много лет после их создания. Близко – мир слеп (в том числе и критика). Слеп, пожалуй, не буквально, а в огромном конгломерате самых различных страстей, чувств; один мозг без чувств легко доходит до абстракций, и в этом страшная слепота человечества, которая ещё неизвестно куда приведёт. Это, конечно, мои, возможно, спорные мысли.

Ну да ладно, Витя, не сердись на меня. Жму твою мужественную лапу. Передавай привет всем друзьям, при встрече поговорим. Я сейчас почти никому не пишу.

Обнимаю.

П. Проскурин. 17.08.66 года. г. Орел»

«Здравствуй, Виктор!