Эти бунты, отражая непримиримые социальные противоречия допетровской Руси, вызывали вынужденные, половинчатые, реформы правительства. Реформы всегда имели в виду интересы «верхних» сословий и поэтому в конечном счете лишь обостряли социальные болезни. Ответом на московский мятеж 1648 г. было «Уложение» — свод законов, принятый вскоре земским собором и напечатанный Московским Печатным двором. «Уложение» дало некоторые права средним слоям городов (именно средние слои подняли восстание 1648 г.). Оно сделало торговых людей привилегированным сословием. Но самых больших выгод добилось дворянство, против которого и был направлен бунт. Поместья, на которых прежде служилые люди «испомещались» пожизненно, превратились в наследственные вотчины, а крестьяне были окончательно закрепощены. Розыск беглых больше не ограничивался, как раньше, каким-то пределом времени; розыск стал бессрочным. Усиление гнета тотчас отозвалось крестьянскими волнениями. Так мятежи рождали реформы, а реформы — новые мятежи.
«Бунташной» была и культура XVII в., утратившая то внешнее единство, ту относительную монолитность, которые характерны для средневековья. Культура распалась на несколько течений, автономных или прямо враждебных. Сильнейший удар по единообразию культуры нанесла в 50-х гг. церковная реформа патриарха Никона. Ее следствием был раскол православной Руси: как полагают историки, от четверти до трети населения сохранило верность древней традиции, верность старообрядчеству (старообрядцами стали называть тех, кто не принял реформ Никона и придерживался в религиозной и бытовой практике дореформенных, «древлих» правил и обычаев). Старообрядчество — самое мощное религиозное движение за всю русскую историю.
Накануне реформы Никона церковь переживала глубокий кризис. Епископат и монастыри (в крепостной зависимости от них находилось восемь процентов населения России) накапливали богатства, а низовое духовенство, деревенские приходские священники коснели в бедности и невежестве. Всем мало-мальски образованным и Думающим людям было ясно, что церковь нуждается в преобразовании. Идеей преобразования церковной жизни было одушевлено движение боголюбцев, которое достигло наивысшего развития в первое семилетие царствования Алексея Михайловича (он вступил на престол в 1645 г.). Это был бунт белого духовенства против епископата, бунт низшего приходского клира, по достаткам и образу жизни не сильно отличавшегося от посадских людей и даже крестьян.
В проповеди «боголюбцев» был силен социальный момент, разумеется в христианской окраске. «Боголюбцы» не звали людей в скиты и в монастыри — они предлагали «спасаться в миру», заводили школы и богадельни, проповедовали в храмах, на улицах и на площадях.
Социальный элемент сближает боголюбческое движение с европейской реформацией. Однако между ними было и глубокое различие. Для «боголюбцев», для «ревнителей древлего благочестия» преобразование церкви было равнозначно оцерковлению всего русского быта. Церковь во время богослужения казалась им живым воплощением на земле царства божия. Та небывалая «святая Русь», за возврат к которой они горячо ратовали, рисовалась им в подобии храма, где благочестивые души общаются с господом. Поэтому упорядочение богослужения составляло предмет особых забот и будущего патриарха Никона, и протопопа Аввакума, которые сначала рука об руку участвовали в боголюбческом движении, а потом стали непримиримыми врагами. Этот внешний, обрядовый аспект наложил сильнейший отпечаток на раскол середины века.
Когда Никон, «собинный (личный) друг» молодого царя Алексея, был возведен на патриаршество, выяснилось, что оцерковление жизни он понимал совсем не так, как его недавние сотрудники. Видя в Руси последний оплот «непорушенного» православия, те пытались оградить ее от чужеземных влияний. На единоверных греков, украинцев и белорусов «боголюбцы»смотрели косо, подозревая, что под властью турок и поляков они не сохранили чистоту веры. Никон, напротив, стал врагом изоляционизма, возмечтав о том, чтобы Русь возглавила вселенское православие. Он решительно поддержал стремления Богдана Хмельницкого воссоединиться с Россией, не побоявшись неизбежной войны с Польшей. Он мечтал об освобождении балканских славян. Он дерзал думать о завоевании «второго Рима» — Царьграда.
Эта идея вселенской православной империи под эгидой Руси и вызвала церковную реформу. Никона беспокоило различие между русским и греческим обрядами: оно казалось ему препятствием для главенства Москвы. Поэтому он решил унифицировать обряд, взяв за основу греческую практику, которая, кстати, недавно была введена на Украине и в Белоруссии. Перед великим постом 1653 г. патриарх разослал по московским храмам «память», предписав заменить двуперстное крестное сложение трехперстным. Затем последовала правка богослужебных текстов. Тех, кто отказывался подчиниться нововведениям, предавали анафеме, ссылали, заточали в тюрьмы, казнили. Так начался раскол.