История русской литературы X—XVII веков

С этого времени условия заключения резко ухудшились. Тюремщики, писал Аввакум, «обрубиша около темниц наших срубы и осыпаша (осыпали) в темницах землею... и оставиша (оставили) нам по единому окошку, куды нужная пища принимати и дровишек приняти». Аввакум с горькой усмешкой так изображал свой «большой покой»: «Покой большой и у меня, и у старца (Епифания)... где пьем и едим, тут... и лайно испражняем, да складше на лопату, — и в окошко!.. Мне видится, и у царя-тово, Алексея Михайловича, нет такого покоя».

Но невыносимые условия «земляной тюрьмы» не отбили у пустозерских страдальцев тяги к литературному труду, тем более что читательский спрос на их произведения был огромным. Для старообрядцев слово Аввакума и его сподвижников имело высокий нравственный авторитет. Их окружал ореол мучеников за веру. Их сочинения переписывались и тайно распространялись. И «великая четверица» работала очень напряженно, создавая новые и новые сочинения.

Аввакум в Пустозерске написал множество челобитных, писем, посланий, а также такие обширные произведения, как «Книга бесед» (1669-1675), в которую входит 10 рассуждений на различные вероучительные темы; как «Книга толкований» (1673-1676) — она включает толкования Аввакума на псалмы и другие библейские тексты; как «Книга обличений, или Евангелие вечное» (1679), содержащая богословскую полемику Аввакума с его «соузником» дьяконом Федором. В Пустозерске Аввакум создал и свою монументальную автобиографию, свое замечательное «Житие» (1672), которое перерабатывал несколько раз[528].

Как по происхождению, так и по идеологии Аввакум принадлежал к «простецам», к социальным низам. Демократизм одушевлял и его проповедь, и его литературное творчество. Долгий и горький жизненный опыт убедил Аввакума в том, что простому народу живется на Руси тяжело. «И без битья человек насилу дышит, — писал он в «Житии», вспоминая свое подневольное путешествие в Даурию. — А чуть что — палкой по лбу: не ходи, мужик, умри на работе!» Идея равенства — одна из любимых идей Аввакума: «Небо одно, земля одна, хлеб общ, вода такожде». В русских людях он видел братьев и сестер «по духу», не признавая сословных различии. «Али ты нас тем лутчи, что боярыня? — вопрошал он Ф. П. Морозову. — Да единако нам бог распростре небо, еще же луна и солнце всем сияет равно, такожде земля, и воды, и вся прозябающая по повелению владычню служит тебе не болши и мне не менши».

Аввакум, естественно, в данном случае ссылается на букву и дух Евангелия. Но в применении к русской действительности XVII в. мысль о равенстве приобретает «мирской» и бунтарский оттенок. Для Аввакума «христианство» — это простой народ, а церковных пастырей и светских владык он очерчивает кругом «никонианства», утверждая, что они превратились в волков, пожирающих «горемык миленьких». «Не токмо за изменение святых книг, — пишет Аввакум, — но и за мирскую правду... подобает душа своя положить».

Демократизм пронизывает идеологию Аввакума. Но демократизм пронизывает и его эстетику — он определяет и языковые нормы, и изобразительные средства, и писательскую позицию в целом. Сочиняя, Аввакум постоянно видит перед собой читателя. Это — тот же крестьянин или посадский мужик, с которым Аввакуму приходилось иметь дело с молодых лет, это его духовный сын, нерадивый и усердный, грешный и праведный, слабый и стойкий в одно и то же время. Это — «природный русак», как и сам протопоп. Такому читателю нелегко понимать церковнославянскую премудрость, с ним надо говорить просто, и Аввакум делает просторечие своим стилистическим принципом: «Чтущий и слышащий, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык... Я не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго».

И надо сказать, что во всех своих произведениях, и прежде всего в «Житии», Аввакум обнаруживает поразительный талант стилиста. Он владеет «русским природным языком» с какой-то особенной свободой и гибкостью. Одна из причин этого в том, что Аввакум ощущает себя не пишущим, а говорящим («Да что много говорить?», «Да полно тово говорить!», «А еще сказать ли, старец, повесть тебе?»). Он беседует со слушателем, продолжая в далекой земляной тюрьме свое проповедническое служение. Он называет свою манеру изложения «вяканьем» и «ворчаньем».