В этот период стали созревать и условия для самого широкого развития "натуралистической" прозы. Такая тенденция стала пробуждаться под воздействием западноевропейского натурализма. Стремление подчинить творчество художественному изучению жизни с помощью "натуралистического" анализа перешло к русским писателям. Однако предпосылки для широкого развития с учетом и не столь давнего опыта русской "натуральной школы" так и остались предпосылками. Русский натурализм не развернулся в художественную систему, потому что на его пути стоял универсализм художественного реализма, в памяти которого навсегда остались достижения "натуральной школы". И этих достижений было вполне достаточно для решения конкретных художественных задач (чаще всего эти задачи сводились к осуществлению приема снижения образа, когда каждая "натуралистическая" деталь обретала особую художественную ценность).
Вся русская литература не оказалась в лоне натурализма еще и потому, что в данный период на ее поэтику оказывала определенное воздействие "теософская" проза Е. П. Блаватской (1831–1891), озаренная "духовным светом". Популярный в то время исторический романист Всеволод Соловьев в своей книге о Блаватской ("Современная жрица Изиды") писал: "Прошлой весной, 16 апреля 1891 г. в Лондоне скончалась Елена Петровна Блаватская. Она известна у нас как автор интересных и талантливых повествований: "Из пещер и дебрей Индостана", "Загадочные племена Голубых гор", – печатавшихся в "Русском вестнике" под псевдонимом "Радда-Бай". Эти талантливые повествования вместе с другими теософскими сочинениями Блаватской ("Тайная доктрина", "Разоблаченная Изида", "Теософский словарь") способствовали внедрению "эзотерического языка", уводящего художественное сознание в бесконечность духовного мира.
Художественная оппозиция по отношению к натурализму складывалась и под непосредственным воздействием русской "космической" философии. В художественное сознание все глубже стали проникать разными путями идеи А. В. Сухово-Кобылина (1817–1903), которые не удалось ему представить в печати. В большей степени это относится к той части его "учения Всемира", где обителью духовного человечества названа вся Вселенная.
Духовность, провозглашенная как абсолют, отрывала писательские взоры от "натуры". Этому способствовала и "Философия общего дела"
Н. Ф. Федорова (1828–1903), согласно которой "воскресшее" человечество ("Всеобщее воскрешение") обретет все "небесные миры".
Натурализм скользнул лишь по поверхности русской прозы 80–90-х годов. Поглубже он проник в поэтику прозы П. Д. Боборыкина (1836–1921) и Д. Н. Мамина-Сибиряка (1852–1912).
Многое в прозе Боборыкина подчинено "натурализации" повествования. Повышена роль бытовой детали, почти фотографическая точность в описаниях, сгущенная социальность в изображении России, обретавшей капиталистический облик, исследовательское начало в поэтике психологизма, физиологическая "откровенность". Все это сконцентрируется в самых известных романах Боборыкина "Китай-город" (1882) и "Василий Теркин" (1892). Но при всем том проза Боборыкина также втягивалась в поле притяжения художественного реализма, о чем свидетельствует повышение функции символики. Символ рождается в недрах его прозы не только для выполнения своих художественных функций, но и как препятствие на пути чрезмерной натурализации.
В "Василии Теркине" такая художественная функция принадлежит символическому образу "великой реки". Беспредельна многозначность этого символа: в нем очерчен жизненный путь Василия Теркина, указана дорога к счастью (любовь и полезная деятельность), воплощены мотивы спасения и возрождения. Озаренная этим символом, вся поэтика "Василия Теркина" уже не представляется сугубо натуралистической.