Дальше на сцене появляется главный герой – "таинственный незнакомец". Это резко меняет направление сюжетного развития, ибо он предложил вызвать дух Позднышева. Мистическое действо, как считает герой, должно представить всю правду о трагедии Позднышева, так как спиритизм во многом сродни художественному сотворению образов: "Я не знаю вашей спиритической теории… но я не ошибусь, конечно, если скажу, что духи, которых вы вызываете, суть мнимые отражения бывших некогда живыми людей. Это, в сущности, не духи, а именно отражения, поэтому они сохраняют облик живых, их платье, их манеру говорить и так далее. Мир, создаваемый волею художника, есть мнимый мир. Но он есть отражение действительности. И чем ярче это отражение, тем меньше мнимого в создаваемом волею художника мнимом мире. Поверьте, что есть такие произведения художественного творчества, которые гораздо ярче и живее духов, вызываемых господами спиритами. Вот почему решаюсь и я… вызвать дух Позднышева". Дух искусства "ярче и живее" мистических "духов", но, тем не менее, между ними есть внутреннее родство. В результате образ Позднышева предстает в художественном удвоении. Вначале "дух" Позднышева вызван к жизни художественным гением Толстого, а затем он предстает из стихии мистического воображения. Итог же здесь такой, какого в таких случаях всегда добивался Салтыков: открываются художественные возможности Для полуфольклорного пересотворения образа.
Спиритический спектакль получился впечатляющим. Перед собравшимися из небытия возникает "дух" Позднышева, причем Позднышева настоящего, а не созданного Толстым. Но "Крейцерова соната" не отодвигается в сторону. "Дух" ее подробно пересказывает, сопровождая своими комментариями. Комментирование приводит к тому, что постепенно внутри толстовского произведения складывается смысловая оппозиция, что создает поразительный художественный эффект: в "Крейцеровой сонате" начинает звучать голос самого Ясинского. Голос этот звучит столь сильно, что происходит смысловая переакцентировка в психологизме финала повести Толстого. Мы помним, что у Толстого только в финале к герою приходит трагическое сознание своей вины и непоправимости содеянного. "Я убил ее", – только это является лейтмотивом "Крейцеровой сонаты".
Ясинский же добавляет свое собственное понимание происходящего, выразившееся в усилении философского начала. Позднышеву Ясинского нужен философский итог, и он его находит: "Я мог бы сказать, что я убил ее за духовную измену мне. Но ведь и духовной измены не было, потому что не было никогда у меня с нею духовного общения. Я убил ее за то, что ей противно было быть вещью: ей захотелось жить по-человечески, захотелось счастья, которого я не мог ей дать, захотелось того, название чего так опошлено людьми, но что прекрасно и высоко – слияние душ. За это я убил ее. И поэтому никогда вина моя не простится мне ни в этой жизни, ни в будущей".
Вот для этого обобщения и был вызван Ясинским "дух" Позднышева. Для него этот итог чрезвычайно важен, ибо в нем идея свободного проявления человеческой воли. Позднышев эту свободу порабощает, превратив свой) жену в "вещь". И когда ее душа вырвалась на свободу, он лишил ее жизни. Именно в этом Ясинский видит причину свершившейся семейной трагедии.
В этом видении выразилось еще и гордое самосознание русской беллетристики, способной в отдельных художественных достижениях соперничать с классикой.
Социальная проза и художественный реализм. Г. И. Успенский
Художественное "бунтарство" беллетристики в определенной степени влияло на развитие прозы. Оно было если и не катализатором, то одним из стимулов творческого развития, что заставляло прозу держаться на высоком художественном уровне. В 80-е годы это развитие по восходящей линии во многом стимулировалось художественными поисками Г. И. Успенского (1843–1902). Успенский переступает порог 30-х годов, не изменив своей давней творческой устремленности – созданию обширных циклов. За его плечами – "Нравы Растеряевой улицы", "Новые времена, новые заботы", "Из деревенского дневника", "Крестьянин и крестьянский труд", в которых было осуществлено его панорамное изображение социальной жизни, также основанное на принципах художественного реализма. Уже тогда Успенский изобрел синтетический жанр (соединение социально-публицистического очерка с рассказом и психологическим этюдом), что давало больше художественных возможностей для циклообразования. Размытость жанровых границ отдельных произведений компенсировалось художественной цельностью циклов.
В таком же направлении будет развиваться проза Успенского 80-х годов, за исключением циклов путевых очерков ("Поездки к переселенцам", "Письма с дороги"), для которых все же характерна внутрицикловая жанровая однородность. В это десятилетие Успенский работает с фанатическим упорством, вдохновляемый верой в то, что своим правдивым, сочувственно-сострадательным словом он может помочь народу, зажатому в тисках социальной трагедии.