История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

Всего этого добился Гаршин во многом благодаря смелому художественному эксперименту, осуществленному в 1878 г. в "Очень коротеньком романе". Гаршину хватило творческой силы для того, чтобы коллизию, предназначенную для большого романа ("Точь-в-точь старый роман!"), воплотить на предельно короткой повествовательной дистанции с полной сюжетной завершенностью. Ритм, подтекст, художественная "емкость" каждого слова, символическая уплотненность сделали свое дело. Романная история героя, пережившего, как и сам Гаршин, смертный ужас войны, а также измену возлюбленной, была воссоздана Гаршиным с необычайной художественной силой, если иметь в виду еще столь решительно отодвинутый в самый финал мотив трагического одиночества: "Пора идти домой, броситься на одинокую холодную постель и уснуть".

Трагическое начало пронизывает всю гаршинскую прозу. Оно в основе поэтики его военных рассказов: "Четыре дня", "Трус", "Денщик и офицер", "Из воспоминаний рядового Иванова", – которые сложились в небольшой цикл. Жестокость войны, уничтожающей человеческое в человеке, – вот тот трагический лейтмотив, который объединяет тексты военных рассказов Гаршина. "Дикая, нечеловеческая свалка", – такое описание боя дает Гаршин в рассказе "Из воспоминаний рядового Иванова", написанном в 1882 г. Из этого описания вырастает зловещий символ войны, ретроспективно охватывающий тексты предшествующих рассказов, вплоть до "Четырех дней" (1877).

"Если в мир насилия и злобы, в мир стихийной торопливости слепых событий бросить с какой-нибудь платоновской звезды сознание нравственное, совесть, то в этой враждебной сфере оно будет чувствовать себя испуганною сиротою и на действительность отзовется недоумением и печалью. Такое сознание и есть Гаршин" [104], – писал Ю. Айхенвальд. Но в этом – ни тени от романтического "двоемирия". Гаршин пришел из "мира правды, добра и красоты" (А. И. Эртель), чтобы превратить его в земной мир. Ему нужна была земная жизнь со всеми ее трагическими противоречиями и губительным несовершенством, чтобы преобразить ее в своем творчестве. Для этого надо все услышать и всех услышать, что уже уходит в русло развивающегося художественного реализма.

При столь характерной для Гаршина исповедальной самоуглубленности все это давалось ему мучительно трудно. "Нервная исповедальность, роднившая его с Достоевским (может быть, поэтому Гаршин так болезненно реагировал на творчество Достоевского), заставляла уходить в глубины собственного духовного мира. Но все же и из этой глубины он улавливал в своем художественном слове все, что происходило и в окружающем мире. Сострадание этому миру не давало Гаршину окончательно замкнуться в самом себе, как ни влекли к этому вспышки душевной болезни.

В 1880 г. Гаршин создает психологический рассказ "Ночь", в котором "бледный человек" с помощью автора ведет разговор с самим собой. Поэтому "я" и "он" постоянно меняются местами. Но это не приводит к пересечению линий автора и героя. Герой, в ночном одиночестве, готовясь к смерти, ищет правду о собственной жизни. И находит ее, самую безотрадную: все, что было в его жизни, превратилось в "бестелесные призраки". Приходит к нему и другое откровение. Из призраков можно вырваться, только вернувшись к давно утерянной "чистой и простой" любви, единственно способной избавить от "своего "я", все пожирающего и ничего взамен не дающего".

Этот рассказ особенно важен с точки зрения нравственно-философских поисков самого Гаршина (здесь декларируется идея спасения от губительного отчуждения в "чистой" любви), но он в такой же степени важен и для понимания того, как в его прозе осуществляются принципы художественного реализма. Многое для такого понимания дает следующий "психологический" эпизод рассказа: "Он дошел до такого состояния, что уже не мог сказать о себе: я сам. В его душе говорили какие-то голоса: говорили они разное, и какой из этих голосов принадлежал именно ему, его "я", он не мог понять. Первый голос его души, самый ясный, бичевал его определенными, даже красивыми фразами. Второй голос, неясный, но привязчивый и настойчивый, иногда заглушал первый. "Не казнись, – говорил он: – зачем? Лучше обманывай до конца, обмани всех. Сделай из себя для других не то, что ты есть, и будет тебе хорошо". Был еще третий голос, тот самый, что спрашивал: полно, не было ли?" Гаршин передал герою свою удивительную способность слышать "голоса". Он обрел способность слышать каждого своего героя (в аллегорической форме это воплотилось в гаршинской притче "То, чего не было"). Если герой взывает к состраданию, то Гаршин принимает его муки. Если же герой является носителем зла (Кудряшов из "Встречи"), то душа писателя наполняется гневом. Но все это остается в душе писателя и не уходит в его тексты. Отсюда нестерпимая душевная боль, которая постоянно терзала Гаршина. В творчестве он не мог найти успокоения.