История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции

«Едва ли существенной и не самой острой проблемой советского исторического романа как для самих романистов, так и для их критиков оказывалась всегда проблема соотношения истории и современности. Две крайние позиции боролись в этом вопросе друг с другом. Одной из них было свойственно замыкание в так называемую историческую достоверность, увлечение подлинностью воспроизводимых в романе конкретной обстановки, вещей, говора, обычаев. В таких романах недоставало главного: государственно-исторического взгляда на изображаемые события, связи времен последующих и предшествующих. Вместо реальной исторической драмы – куски добросовестной исторической хроники. Вместо масштабных характеров исторических героев – разрозненные черты, жанровые сцены. Отвлечённая идея вне времени понятой борьбы добра и зла или идея гуманизма в самом общем её толковании оказывалась обычно философией истории в таком романе.

Другая, противоположная позиция, наоборот, отметала самостоятельный исторический смысл воссоздания какой-либо эпохи. История для таких романистов имела лишь смысл как «политика, обращённая в прошлое». Известно, сколько вульгаризаторства принесла в нашу историческую прозу 30-х годов эта печальной памяти позиция. Советская литература сумела преодолеть обе эти крайности…» (Мессер Р. История и военная современность // Ленинград. 1944. № 6–7. С. 30).

«Пётр Первый» Алексея Толстого привлёк всеобщее внимание к историческому роману, его хвалили и ругали в критике, но популярность его чрезвычайно велика. И в последующих исторических романах были созданы художественные образы Суворова, Кутузова, Багратиона, Нахимова, Корнилова, Брусилова, были изображены любимые деятели русской истории, именно в этих романах воссозданы величайшие эпохи преобразования и защиты русской славы и созданы великие, многогранные, противоречивые, как сама жизнь, и цельные в своей военной доблести. Дмитрий Донской и Емельян Пугачёв нашли в себе смелость и отвагу в разное время и в разных обстоятельствах показать свои полководческие способности и верность Русской земле. В романах «Багратион» С.Н. Голубова и «Брусиловский прорыв» С.Н. Сергеева-Ценского выведены замечательные полководцы Багратион, Кутузов, генерал Брусилов, умнейшие стратеги, способные даже в самых трудных условиях войны находить условия для победы.

Раиса Мессер подводит итоги своим размышлениям: «Полководец и солдат, рядовой боец и командир, их взаимная внутренняя близость в решительные боевые времена, единство их прямой цели – вот на чём заострены советские военно-исторические романы, написанные за два года Отечественной войны. Цель эта так значительна, так исторически правдива, что внушает их авторам силу насыщения общеизвестных фактов истории подлинными человеческими страстями… Много изъянов разного рода можно было бы насчитать в каждой из этих книг. Но сейчас, обозревая плодотворный опыт советской литературы военного времени, пытаясь его обобщить в решающих звеньях, – важно подметить, чем обогатили советскую литературу наши исторические романисты в дни и месяцы, когда гремели и гремит ещё истребительная, небывалая в мире война. Они внесли в нашу литературу широту исторического взгляда, размах исторического мышления, подлинную связь истории с военной современностью» (Там же. С. 31).

Общая патриотическая направленность всей агитационной и пропагандистской работы в годы Великой Отечественной войны резко изменила соотношение сил в русском историческом романе.

В октябре 1943 года Союз советских писателей провёл совещание, на котором обсудил ряд исторических романов и проблем, связанных с этим направлением в художественной прозе. Открывший собрание А.Н. Толстой подчеркнул, что «не отображения, не показа ждут от нас, а осмысления происшедшего и происходящего и того, что должно прийти, то есть будущего, ждут от нас взрывов творческой фантазии». Читатели, продолжал Толстой, ждут от писателей «проникновенных мыслей и формирования из неудержимого потока явлений законченных типов нового человека» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Д. 632. Л. 6).

Выступавшие отмечали повышение достоверности в изображении исторических явлений, высокой оценки многих явлений в жизни России, обычаев, нравов, человеческих отношений в их сложностях и противоречиях, присущих классовому обществу, серьёзного внимания к историзму. Б.Л. Сучков говорил, что «советский исторический роман сейчас защищает величайшее достояние любого прогрессивного мировоззрения – историзм» (Там же. Д. 633. Л. 70). «Историзм – это правильное воззрение на исторический процесс, умение не только научно, точно исследовать социальные особенности той или иной эпохи, расстановку классовых сил, определяющих духовную и политическую физиономию её, но уметь видеть, как в кровавых муках исторического процесса возникает действительно историзм. Как медленно в этих стадиях исторического процесса рождается новое общество, то общество, которое мы создаём» (Там же. Л. 60–61).