История с географией

Глава 20. Ноябрь 1910. Московский земельный банк

Квартира на Серпуховской в пять комнат с ванной и людской была прекрасная, а так как мы решили дополнить недостающее в обстановке, прикупив из денег, присланных Егором в счет не полученных мною трех тысяч трехсот рублей липяговских, Витя был в полном блаженстве. Мы с ним купили кожаную столовую с красивым стильным буфетом, кабинет Вити, служивший нам приемной. Развешенная галерея предков украсила все стены. Тетина спальня была точно бонбоньерка, а к Оленьке было поставлено «ея собственное пьянино». Она была этим очень довольна и украсила наш буфет дюжиной десертных тарелок, которые она летом рисовала под наблюдением Лидерт и возила в Петербург обжигать. Тетя писала Леле, что счастлива, видя, как мы с Витей довольны, устроив себе, наконец, это гнездышко. Теперь, если нам лично и не хватит нескольких тысяч в Щаврах, все же у нас было большое утешение устроиться, наконец, в своей квартире. Исподволь за эти почти пять лет мы все-таки собирали себе дом: картины, портреты, фотографии, небольшую библиотеку, ковры, домашний инвентарь, постельное и столовое белье. А теперь, когда мы все это могли вынуть из сундуков, за эти минуты отдыха и счастья можно было и забыть прошлое, но забыть ненадолго, поскольку впереди еще ожидала борьба: на площадке не приходилось застаиваться, крутая лестница еще была впереди. Мы были счастливы не только за себя, но и за своих. Мы могли теперь, благодаря заботливой Антосе, угощать Тетушку и Оленьку по вкусу, по их выбору, и Оленька находила даже удовольствие вести самой наше маленькое хозяйство, что не мешало ей усердно заниматься и музыкой, и рисованием по фарфору. Прелести «Гарни» были ею забыты, а минские друзья все также заходили к нам на огонек или пообедать, и одна только Надежда Николаевна Урванцева не могла еще нам простить измену «Гарни».

Мы в особенности были довольны, что не пустили Тетю в Петербург, потому что ее сердце становилось все слабее, утверждал Урванцев, а между тем в Петербурге ее ожидало большое горе, легче перенесенное издали. Четырнадцатого ноября скончался наконец маленький страдалец Сашенька. Тетя не была бы поддержкой в горе родителей. Она не могла его равнодушно видеть без слез и продолжала считать его жертвой докторов, погубивших его. Леле с Наташей это всегда рвало душу. Зато Ольга Владимировна была на высоте принятого долга, выше всякой похвалы, также и преданная до конца Елена Мартыновна. Отрока (ему было уже двенадцать лет) похоронили в Лавре.

Но как ни хотелось подольше постоять на площадке, а время шло. Землемер Шаковский привез теперь общий план всего имения с верной экспликацией и по шесть экземпляров на каждое урочище для банка. Если бы Витя поехал сам, я бы еще могла надеяться на успех, поскольку ему удивительно везло во всех его ходатайствах, у него была недостающая мне смелость, решимость и способность убеждать, а я со своим скромным видом… Но я вспоминала свои намерения не отдыхать, бороться, утроить энергию. И так как Вите нельзя было отлучиться (ему теперь была поручена ревизия продовольственного отдела в городской управе и за спиной его стоял новый вице-губернатор Мехаков-Каютов, горячий защитник этого последнего учреждения), мне пришлось ехать одной!

Я была рада, что как раз в это время, проездом в Петербург, приехала к нам Мари Козен с намерением погостить несколько дней. Оленька всегда рада была ее видеть, она по-прежнему обожала ее. Теперь Мари ехала, вызванная дядюшкой. В длинных ее разговорах с Оленькой она сообщила, что дядя Федор Федорович оставил духовную, в которой свое большое состояние делил поровну между четырьмя своими племянницами. Но эта духовная в руках Александра Федоровича. Так как, по его словам, он оставлял свое, тоже немалое состояние, одной Мари, то она уверяла Оленьку, что сочтет своим долгом поделиться с нами «по справедливости», когда получит ожидаемое от Александра Федоровича наследство. Но пока, в ожидании этих призрачных наследств, надо было спешить сохранить свое собственное и до изнеможения хлопотать о том, чтобы Тете с Оленькой вернуть их деньги. Они никогда не выражали ни малейшего опасения, тем более упрека по этому поводу, и это полное доверие трогало нас до глубины души.

Горошко, доставив нам все планы, приложил и мотивированное прошение к каждому участку. Не хватало только выкупных и центра, так и замерзшего, вероятно, до весны, думалось нам. Остальное, все до последней полосы, было запродано, даже какие-то полоски в полдесятины и немногим более при деревнях Лужи и Лошанцы за семь верст от имения. Все это было нанесено на планчики в шести экземплярах и сопровождалось обстоятельным прошением.