История с географией

Когда встала тетя Люба, я просила ее отпустить няню к Иверской, да чтобы зашла рядом в Исторический музей передать письмо мое князю Щербатову. Встать я решительно не могла, но когда няня вернулась, говоря, что у Иверской ею поставлены свечи, а письмо вручено самому князю в руки, я вдруг совершенно успокоилась и вскоре даже могла встать, а в семь часов вечера я опять была в Московском банке в ожидании заседания и решения своей судьбы. Симпатичный секретарь немец посоветовал мне вовсе не показываться и, главное, не разговаривать: он хотел этим сказать, что язык мой к добру не доведет. Я смирно села у столика наверху, в какой-то длинной проходной комнате. И нагнулась над своими же бумагами так, чтобы проходившие в зал собрания не видели моего лица. Но я-то всех видела, и сердце мое затрепетало, когда мимо меня прошел Щербатов с Поляковым, и я услышала его слова: «Иду отстаивать Масальскую!» Сколько времени длилось собрание, сколько времени спорили, кричали в зале, я не даю себе отчета. Вся душа моя куда-то отлетела. Я вспоминала Оленькины строгие упреки за неисполнение обета Николаю Чудотворцу. Я призывала на помощь все силы небесные, чтобы осилить грозящий неминуемый ужас. Я взмолилась даже дедам далеким! Уже ли они потерпят такое несчастье? За что? За что этот страшный суд там, в зале оценочной комиссии? За что на нашем пути стали эти Судомиры, Берновичи, Лейбы, Каганы? До Аниськи-конокрада включительно. Неужели и теперь, когда я всей душой раскаиваюсь в своем упрямстве и легкомыслии, Николай Чудотворец не помилует нас? Хорошо, я поеду в Бари, как Оленька велит, но на какие гроши, если все погибло?

Совещание кончилось. Все прошли опять мимо меня. Я еще ниже опускала голову, закрываясь белым шарфом, и вдруг один из чиновников подбежал ко мне и радостно воскликнул:

– Приходите завтра утром. Вам все-все разрешили!

– Что все? – не поняла я.

– Все, что Вы просили! Банк, не требуя погашения, перевел ссуды на все участки. Князь Вас славно отстоял.

Понять, поверить было мудрено. На другое утро в банке мне действительно передали формальное разрешение на продажу всех предоставленных участков, причем ссуда переводилась от сорока до восьмидесяти рублей за десятину. Это было что-то невероятное, хотя, в сущности, вполне благоразумное. Ведь банк ничем не рисковал: крестьяне шли немедленно в Крестьянский банк, который погашал этот долг и шел тем охотнее, что зарабатывал десять рублей со ста на разнице курса. Но почему же до сих пор до этого не додумались? Почему так спорили, кричали в зале? Почему Цветков еще накануне этого не допускал? И за Гуту требовал погашение?

Теперь все чиновники, которым я за это время намозолила глаза, а также секретарь, Браудо и другие казались счастливыми и сами торопливо укладывали мне планы и разрешения, точно боясь, что свирепый Цветков их потребует обратно.

– Как, и на Борок? И на Гуту в старообрядческих заплатах банк перевел двадцать тысяч? – удивилась я.

– Берите только скорее, да езжайте скорее к нотариусу, – торопили чиновники, по-видимому сами пораженные таким результатом.

Я поспешно забрала свои манатки, но уходя зашла на минуту в кабинет Щербатова. У него была публика. Я сдержанно и торопливо сказала ему только:

– Зашла поблагодарить Вас, князь.

– Вы довольны?

– Очень. Благодарю вас.

И скорее, бегом из банка прямо на телеграф, чтобы успокоить своих. Теперь я и Горошко ‹…›[238]

Вечером, в Екатеринин день, когда у Лели в Академии праздновали именины прелестной Катиш, я простилась с моей доброй тетушкой, и на Смоленский вокзал! Но теперь я ног под собой не чувствовала, мне казалось, что поезд не двигается. Цветков догонит меня и отберет разрешения банка. После целого года тревоги и страданий такое счастие туманило голову. Ведь к первому января у нас уже за спиной будет пятьдесят две тысячи долга банка, проценты не платить, да на сорок четыре тысячи закладных, покрывающих весь семейный капитал. Это не значило, конечно, что мы с Витей получим свои восемнадцать тысяч, во-первых, банку должны еще сорок шесть тысяч, да и расходов еще много: проценты, купчие, нотариальные, повинности и пр., но все же уже легче! В Сибирь не ехать, на железную дорогу не поступать! Боже мой, что за добрые, умные, хорошие люди в Московском банке!

Горошко выехал меня встретить в Крупки и проехал со мной до Борисова, чтобы в дороге удостовериться, не ошибся ли он, читая мою телеграмму? Он тоже просто не верил глазам. «Все сделки разрешены?! На всё переведены ссуды и ни одной копейки погашения, кроме трехсот рублей за корчму? Даже на всю чересполосицу, даже на Гуту?» – допрашивал он. В особенности он не мог поверить размеру ссуд: «Как, восемьдесят рублей на Истопки?» Его только что уверял местный оценщик, что подобной ссуды банк никогда не дает. Но в руках у меня были подлинные разрешения на каждый участок. Горошко только оставалось торопиться с представлением семейных списков, вещь хлопотливая, потому что наши покупатели были сброд из трех губерний.