История с географией

Можно себе представить, с какой радостью встречал меня Витя на Брестском вокзале! Как довольны были Тетя с Оленькой! Теперь мы уже могли вздохнуть с облегчением. Только надо было торопиться с купчими, потому что срок их утверждения был тридцать первого декабря. Витя, получив мою телеграмму из Москвы, уже успел решить, где писать купчие. Вызывать покупателей в Минск было неудобно для них (их было до семидесяти человек), вызывать в Щавры могилевского нотариуса – сердце не лежало ко всему, связанному с Могилевым! Минский же нотариус имел право писать купчие только на станции Крупки, не въезжая в Щавры Могилевской губернии. Поэтому Витя подговорил минского нотариуса Ильяшевича выехать в Крупки, где собрались бы и наши покупатели. Нотариус назначил свой приезд на двенадцатое декабря.

Глава 21. Декабрь 1910. «Дед простил» [239] (Голенищев-Кутузов)

Теперь мы могли радостно ожидать приезда Лели к нам на Рождество. Сонечка выздоровела, и сам он с радостью думал о предстоящем свидании. Его последние письма дышали столь редким у него спокойствием. Ему был приятен приезд Корша. Другого московского профессора В. Ф. Миллера тоже выбрали академиком, и это очень радовало его. «Я понимаю твое довольство», – писала ему Тетя и просила передать Федору Евгеньевичу [Коршу] оттиск ее брошюрки «Духовная помощь сельскому населению». «Меня раздражает, – заканчивала она письмо, по обыкновению озабоченная общественными интересами, – намеренная помеха в Государственной Думе решить этот важнейший вопрос всеобщего образования. Неужели и Федор Евгеньевич не согласится со мной? Сидеть на препирательствах о том, какая школа по вкусу, а народ во всех школах безграмотный и как масса навоза, который можно во всякое время поджечь».

К рождеству Леля даже предполагал привезти с собой Олечку к бабушке, но его остановили слухи, что в Минске эпидемия скарлатины. Действительно, скарлатина была довольно сильная, и одной из ее жертв стала красивая и милая жена Попова, борисовского предводителя! Обожавший ее супруг был в отчаянии и уехал в Петербург добиваться перевода. Тогда Эрдели заехал к нам и, не застав Витю дома, спросил, устраивает ли это меня? Еще бы не устраивало! Лучшего положения и не могло быть для нас из-за близости к Щаврам! «Мещеринов Бога молит о переводе Виктора Адамовича в Борисов», – добавил Эрдели и заговорил о передаче нашей квартиры князю Грузинскому, которого он ожидал из Парижа. «С возмещением всех расходов по проведению электричества и пр.», – добавил он. Радоваться было как-то страшно из-за горя бедного Попова, но отношение Мещеринова нас тронуло. Как-то еще в первых числах декабря мы с Витей были у него с визитом в Старом Борисове. Впечатление великокняжеской усадьбы, всего строя, дома и семьи Мещериновых, рассказы об охотах, хозяйстве, красавица дочь, изредка приезжавшая в Минск на балы, умная и приятная мадам Мещеринова и сам Дмитрий Петрович, всеми уважаемый и любимый, словом, одно очарование! Витя еще с осени просил его устроить Горошко в старой борисовской экономии, если мы продадим Щавры. Мещеринов обещал ему место в самом городе Старом Борисове, на лесной пристани по приему леса из экономии. Жалование то же, шестьдесят рублей, и место за ним будет с первого января.

Десятого декабря утром, за два дня до написания купчих, чтобы не было непредвиденных задержек, нотариус Ильяшевич командировал в Щавры своего помощника Юлиана Осиповича Кулицкого, оказавшегося братом того мозырского комиссионера Кулицкого, который рассчитывал, что мы никогда без него не купим имения. Я тоже собралась с ним в Щавры. Витя же должен был, получив нашу телеграмму о том, что все готово, сам выехать с нотариусом на станцию Крупки. Я все еще была под впечатлением Москвы, но меня омрачало то, что подходил срок последнего векселя куртажника Кагана. Заплатить было чем эти последние тысячу семьсот пятьдесят рублей, но досада разбирала платить человеку, который заведомо наградил нас недохватом в Щаврах и заработал на этом более 6 тысяч с обеих сторон. Недаром Фомич не спал ночей из-за такого заработка! Под впечатлением этой досады, этой невозможности наказать его, недоплатив ему (говорят, куртажное такое же святое обязательство, как карточный долг), я сердито смотрела в окно вагона на снежные равнины и леса в красивом густом инее и не слушала разговоров Кулицкого с соседом-пассажиром. Не слушала до тех пор, пока до меня не долетели его рассказы о каком-то имении, за которое было уплачено сорок тысяч куртажа! Точно ужаленная, я обратилась к Кулицкому: «Что это за такое имение? Сорок тысяч куртажа? Что за сумасшествие! Просто возмутительно!» Юлиан Осипович спокойно возразил, что это имение куплено его братом Антоном в Волынской губернии для ликвидации у самой станции железной дороги «Сарны» и в настоящее время распродается крестьянам.

– А усадьба есть?

– Чудная усадьба на реке Случь в одной версте от вокзала. Дивный климат, спеют персики, орехи.