Весь первый день нового 1911 года Кулицкий провел в составлении договора с нами. Мы с Витей читали и перечитывали его несколько раз. Но соглашаться с ним не могли. Кулицкий убеждал нас отступиться от первоначального намерения купить одну усадьбу с лугами, не более пятидесяти десятин, а купить, как просил Шолковский, половину имения, в котором числилось более восьми тысяч десятин.
– Поймите же! – горячился он, – это лишь простая формальность, которая облегчит нам ликвидацию имения и лучше обеспечит вам же те десять-двенадцать тысяч, более которых Вам и не придется вносить!
– Да нам вовсе не надо половины имения, – отмахивался Витя, – нам нужна только усадьба и только по своим средствам.
А эти средства и не превышали, думалось нам, десять-двенадцать тысяч (более шести тысяч потери на Шаврах мы не рассчитывали иметь), но в настоящее время и их еще не было, а на текущем счету было всего две тысячи, оставшиеся от присланных Нагорновым из Пензы. Но Кулицкий упорно стоял на приемлемости им составленного договора на покупку половины имения. Шолковский внес Дерюжинскому по запродажной двадцать пятого сентября 1910 года две тысячи. Следующий взнос в десять тысяч приходился на двадцатое января, но Шолковский, чтобы облегчить нам «внесение платежей в равных долях» (первый пункт договора) выдаст нам векселя без процентов на полгода. Тем временем лесные купцы дадут нарядную сумму за лес, и третий взнос в семь тысяч на десятое мая уже, конечно, не придется вносить из своих денег, а т. к. ссуду банка обещают сильно увеличить, до семидесяти пяти тысяч нам оставит Дерюжинский на год по закладной, да можно продать лесу. То и выходило, что приступить к покупке Сарн мы можем смело со своими двумя тысячами (!), ибо купцы уже дают сто шестьдесят тысяч за участок совсем неважного леса, почему Шолковский заблаговременно позаботился о составлении лесного плана для лесоохранительного комитета. Получив же от нас две тысячи наличными, Шолковский брал с нас векселей на три тысячи, а пять тысяч, которые оставались еще за нами в погашение задатка Дерюжинскому в двадцать тысяч, отсрочивал до двадцатого января, срок второго взноса.
Тогда, согласно нашему договору, мы должны были внести в эти пять тысяч и свою долю в пять тысяч, т. к. Горошко почти ежедневно извещал о продаже центра, то, конечно, к двадцатому января мы и осилим эти десять тысяч.
Особое внимание в договоре Кулицкого уделялось вопросу о заработке. Если таковой будет, а он должен быть без сомнения, тогда мы с Шолковским должны будем получить из него по восемьдесят процентов, а двадцать процентов уплатить Кулицкому за его труды по ликвидации, сверх того жалования, которое мы были ему обязаны выплачивать по двести рублей в месяц, т. к. он должен безвыездно жить в Сарнах, запродавать землю и лес, а также вести уже до купчей некоторые отрасли хозяйства, а именно хмелеводство, одну из важных статей дохода в имени. Сверх того Кулицкий выговорил себе пять рублей суточных во время поездок, оплату железнодорожных билетов, почтово-телеграфных расходов, которые ожидались большие.
Как ни вчитывались мы в договор с этим опасным человеком, но оспаривать условия, которые были им выработаны совместно с Шолковским, который не мог не знать, на что он идет, мы сочли неуместным.
И когда на другое утро, второго января Шолковский явился к нам из Бобруйска, мы уже не особенно колебались и, перечитав еще раз договор, смущаясь только по поводу первого пункта о взносе в равных долях, мы согласились отправиться к нотариусу оформить этот договор. Горошко писал, что игуменские крестьяне торгуют центр и уже собирают задаток, что из Радомской губернии прибыла целая партия поляков, которая на стол положит нам пятьдесят четыре тысячи и, наконец, Мещеринов телефонировал нам из Борисова, что граф Строганов поручил ему купить щавровский центр вместе с чиншевиками. Как не раздобыть десять тысяч к двадцатому января?