История с географией

Про себя мы все-таки решили заехать к ней на обратном пути из Бари: наша с сестрой поездка была отложена только до утверждения щавровских купчих и до погашения десяти тысяч в срок двадцатого января. Теперь, когда у нас уже было восемь тысяч для этого срока, достать еще две тысячи было немудрено. Хотя Горошко и потерял четыре недели на представление десятков документов и прошений наших дворян и католиков, покупателей из разных углов трех губерний, и центра не продал, но он обещал немедля собрать еще эти деньги за хутора, которые еще только что отсылались в Москву. В Могилеве его задержали формальности на несколько дней. Старший нотариус решительно отказался утвердить купчую на Руту, потому что в паспорте Антоси стояло «православная крестьянка» без пояснения «русского происхождения», а так как сенненские учреждения отказывались внести это дополнение без паспорта, положение становилось критическим.

Пришлось телеграфно вызывать Витю. Вите пришлось лететь в Могилев и хлопотать у губернатора. Пильц, как большую любезность, телеграфно снесясь с исправником и др., согласился удовлетворить требование старшего нотариуса, т. е. ручался, что Антося русского происхождения. Затем приступили еще при Вите к утверждению купчих и закладных. К двенадцати часам четырнадцатого января вся процедура была закончена, и старший нотариус послал о том телеграмму Московскому банку. Тогда Витя имел право почувствовать глубокое удовлетворение, но когда Пильц, проявлявший к нему большую любезность, думал обрадовать его, сообщая, что теперь, наконец, Плец уходит, и Витю ожидают в Сенно, Витя решительно отказался. Всё относительно! Теперь перспектива перебираться предводителем в Сенно, столь желанная еще год тому назад, казалась нестерпимой. Даже возможность весной вернуться в Щавры нисколько не улыбалась нам. Все мысли уже складывались на юг, к Сарнам.

Конечно, Леля был оповещен телеграфно об утверждении всех щавровских купчих. Это избавляло нас от пятидесяти двух тысяч долга банку и зафиксировало за нами закладные на сорок тысяч, что вполне обеспечивало наше семейное обязательство. Впереди же у нас оставались еще центр, хутора и выкупные. Леля, конечно, был в курсе и сарновского дела, но вся семейная переписка до половины января утрачена, кроме двух писем: одно письмо Тети к брату от 5.1.1911: «Ты уже знаешь о вновь начатых заботах по покупке имения: А он мятежный ищет бури (в мой огород), Как будто в бурях есть покой…»

Многоточие стояло, вероятно, потому, что Тетя не давала сама себе отчета: осуждать ли или одобрять эти «новые заботы?»

Другое письмо, письмо брата ко мне, в котором он сообщал, что совершенно неожиданно у него счистились две тысячи, т. е. ему вернули занятые у него деньги, и он рад предложить их нам, быть может, понадобятся, поэтому ждет меня скорее в Петербург. Я немедля и выехала к нему. Моя короткая поездка тогда в Петербург уже не имела характера паломничества провинившейся школьницы, хотя дело опять начиналось с долга, у него, к большому моему удивлению, его отношение к Сарнам было совсем иное, чем к Щаврам. Его не пугала ни рискованность условий, ни масштаб этого предприятия, ни громадные цифры. Он даже не боялся Кулицкого и сочувствовал его принципу не покупать маленького имения на наличные, а только большое и с банковским долгом. «Мяса не хватит, кости останутся», – говорил этот ловкий аферист. Быть может, Лелю тоже увлекала ширь, размах этого дела. Когда я спросила его, пойдет ли он с нами, получив свой капитал в Могилеве, он горячо, не колеблясь, выразил полную готовность непременно участвовать в покупке Сарн. Получив от него недостающие нам две тысячи, я внесла все десять тысяч в указанный банк на текущий счет Дерюжинского, который с женой был за границей.

Из банка я поехала в департамент неокладных сборов насчет выкупных, дело которых было уже в производстве в сенненском съезде и скоро могло прибыть в Петербург. Коврайский, приятель Граве, дал мне несколько советов. Затем я поехала в Дворянский банк. Шолковский снабдил меня доверенностью на то, чтобы потребовать план Сарн. Надо же было иметь хоть какое-либо понятие о том, что мы покупаем. Мне вынесли громадный план и отвели в приемном зале банка отдельный стол. Я могла вволю им любоваться, но ничего не могла понять: на плане значилось только тысяча восемьсот десятин. Где же остальная земля? В банке не знали. Боже мой! Уж не исчезла ли она, как в Щаврах?! Зал был почти пуст, и я не знала, что мне делать, когда услышала за собой разговор седого чиновника банка с толстым брюнетом, упоминавшего «Сарны и Дерюжинских». Недолго думая, я встала и подошла к нему, спрашивая наугад:

– Вы поверенный Николая Федоровича Дерюжинского?

– Точно так, Федор Федорович Соукун. А вы будете госпожой Масальской?

– Да. Так прошу Вас мне объяснить, почему Дворянскому банку известно только о тысяче восьмистах десятинах?

– О, потому, что вся остальная земля еще в киевском отделении Крестьянского банка, который покупал это имение у Николая Федоровича. Сделка разошлась.

– Уделы тоже покупали Сарны?