История с географией

К тому же подходили и сроки по векселям Фомича, того же Шолковского и пр. Вся поэзия долины Стыря, замка Миндовга и пр. решительно побледнела и вылетела из головы. Что нам делать? Как спастись? К счастью, какое-то экстренное дело вызвало Витю немедленно обратно из Дубна, иначе я бы с сошла ума. Сидеть сложа руки нельзя было, но что-либо предпринимать одной, без Вити, я тоже не могла. Теперь мы серьезно обсуждали наше отчаянное положение, и Витя решил просить отпуск на месяц, два, четыре, чтобы довести дело до конца, ибо я добывать денег не умела. Другое дело их проживать или их определять, распределять, даже беречь, записывать, но добывать – не моего ума дело! Только такое решение Вити успокоило меня.

Отпуск по телеграмме был дан ему на два месяца. Квартиру мы поручили канцелярии, где оказались очень порядочный секретарь и младшие писари, и двадцать второго мая, вечером, мы с Витей собрались в дальний путь, совершенно не представляя себе даже, что мы предпримем. Но в конце этого пути нас ожидала или сарнская купчая, или протест векселей и полное разорение.

Легче было умереть, но если пропадать, так пропадать вместе! Достать тридцать тысяч, а с векселями и утверждением купчей все пятьдесят тысяч было только легко вымолвить, когда даже четырех тысячи не достать.

Леля уже поднимал тревогу, опасаясь срока Саладилова седьмого июня. В минуту отъезда мы уже получили от него телеграмму в шестьдесят слов по этому поводу. Он просил нас погасить вексель не позже третьего июня, вероятно, чтобы успеть в случае, если мы не уплатим, достать денег и приехать самому из Губаревки в Петербург. Боже, сколько тревог мы опять ему доставили и как, вероятно, сердилась на нас Шунечка.

Мы остановились в Минске по старой памяти в «Гарни». Через час, вызванный по телефону, явился Кулицкий. Мы прежде всего сообщили ему нашу тревогу, вызываемую телеграммой Лели, правда, преждевременную, так как, в сущности, до настоящего срока седьмого июня было более двух недель. Конечно, мы рассчитывали на Щавры, но Горошко писал, что и с американцами дело разошлось: они давали теперь всего пятьдесят тысяч и то вряд ли. Кулицкий слушал нас серьезно, потом встал и проговорил решительно:

– Я вам продам в одни руки. Согласны?

– Еще бы. Гораздо лучше, чем в раздроб и на разорение.

– Но для этого надо уступку. Вы просите сто двадцать пять рублей, но может быть и больше, для Вас теперь, когда Вам нужны деньги.

– Но как же Вы найдете охотника на Щавры, как на имение, усадьбу.

– Я всюду буду кричать, что Щавры продаются даром, что это редкий случай и увидите, охотники найдутся.

Еще до вечера Кулицкий телефонировал, что уже «завязал» разговоры с охотниками купить Щавры так дешево. «И не бойтесь продавать. Сарны покроют все убытки, а время надо выиграть», – наставлял он нас. «Охотники уже дерутся из-за Щавров, перебивают их друг у друга», – сообщил он нам немного позже. Мы опять стали надеяться и за вечерним чаем у Урванцева даже стали отходить душой. Урванцев, столь скептически относившийся к переводу Вити из Минска, теперь признал, что мы хорошо это надумали, что в Минске оставаться просто противно, и он сам вновь подал прошение о переводе в Петербург.

Много рассказал он тогда о ревизии Кондоиди. Когда дело дошло до ревизии Вити, вице пояснил, что неумеренно резкие его отзывы о продовольственной компании городской управы можно приписать особому виду «душевного состояния» ревизора. Такое объяснение тогда же попало в столичную печать кажется в «Речь». Кондоиди случайно допрашивал Урванцева по этому поводу, и Урванцев мог по совести сказать, что Витя вполне нормальный человек. Видно растревоженное «осиное и змеиное гнезда» шипели вовсю. И нам с Витей, право, было теперь гораздо лучше подальше в Луцке. О, только бы не было этой смертельной тревоги. Еще две телеграммы Лели догнали нас и встретили по приезде в Минск, а в то время, когда на другое утро нашего приезда нам подавали третью телеграмму, ворвался Кулицкий вне себя от радости. Он нашел покупателя, покупатель сейчас, не глядя, дает нам четыре тысячи задатка. И покупатель этот – граф Корветто. Мы не могли не рассмеяться. Граф Корветто, блудный брат Татá. Да, это был он.

Его явление покупателем на Щавры походило не то на сказку, не то на водевиль. За Кулицким влетел к нам и Корветто. Он был уполномочен К. М. Шидловским, делами которого он заведовал после отставки, вызванной ревизией прошлого года, купить для него имение в западном крае, на что имел полную доверенность от своего beau-frère[268].