История с географией

Наконец, кажется, пятого июня, Корветто поехал в Щавры в сопровождении Фомича, который был оглушен этой сделкой. «Да лучше бы я уступил американцам за сорок восемь тысяч, – бурчал он, – если бы я только знал, что так уступят Корветто». Мы надеялись, что дорóгой Фомич убедит Корветто отстать. К тому же погода был адская, совсем не подобающая июню месяцу: дождь хлестал их всю дорогу, но Корветто вернулся в диком восторге: все оказалось гораздо лучше, чем он ожидал. Наше желание вернуть Щавры и ворчание Фомича только пуще его подзадоривали, и он подарил Кулицкому двести рублей за то, что тот указал ему дорогу к нам. Всполошились в Губаревке: «Какие у Шидловского деньги! – взволнованно откликнулась Тетушка на это известие. – Вздор! Для вас это несчастье. Продали в рассрочку, да на расплату. Время ли благодетельствовать, когда у самих петля на шее. Ведь продажа Щавров должна вам помочь купить Сарны. Все чужие крыши кроете».[269] Оленька же так рассердилась, что разорвала, не послав нам, свое письмо.

Но, конечно, всего основательнее и длительнее бурчал Фомич. Он так рассчитывал на летний отдых в Щаврах с семьей на лоне природы «молочка попить, яичек и курочек накупить», и вдруг получить на голову Корветто. Ему предстояло не только терпеть его все лето, но мы еще ему поставили в обязанность следить за ним. Мы достаточно хорошо знали этого милого, но блудного брата Татá, и, разрешая ему вступить во владение Щавров до купчей, дали Фомичу и Горошко строжайшую инструкцию не допускать его ни до сноса построек, ни до рубки леса, на который он тотчас же стал точить зубы. Мы разрешили ему пользоваться урожаем, но с условием внести проценты банку с первого июля. Вообще, как ни корил нас Фомич, а мы вполне обставили себя с Корветто благоразумно.

Серьезно он не мог вредить, даже если бы и не состоялась купчая 8 декабря, в которой мы очень сомневались, а пять рублей уступки на десятине против цены, даваемой американцами, избавляло нас от бесконечных хлопот в расходе при продаже крестьянам частями. Как ни уверял нас Фомич, что то была «громадная ошибка», мы не жалели своей ошибки. Ведь Щавры все равно остались бы у нас на руках, а Кулицкий, видя, что его же руками мы до декабря не получим ожидаемых за них двадцать тысяч, погнался за другим проектом. Теперь он с Шолковским явился к нам с новым предложением: до купчей перепродать Сарны и даже с барышом на покрытие всех наших расходов. Я просто обомлела: отказаться от Сарн. Мне казалось, что я уже так полюбила Сарны. Витя был благоразумнее.

Он уговаривал меня согласиться и вернуться к первоначальному состоянию. С большей неохотой я согласилась «попытаться», не давая полного согласия, до слез жалея крушение своей мечты. Но должны же мы были понять, наконец, что наши компаньоны засадили нас буквально в мышеловку. К тому же в Минске, особенно Урванцевы, опять принялись пугать нас тем, что если даже мы и соберем все деньги к сроку, все же купчей нам не даст теща, которая не пожалеет ни подкупа, ни угроз, ни самых вероломных штук, и приводили нам в пример целый ряд сделок на Сарны, которые неизменно, благодаря ей, срывались. Особенно помнится мне рассказ о некоем князе Дадиани, который внес за Сарны задаток в семьдесят пять тысяч и вступил по запродажной во владение (вроде нашего графа en petit). В ожидании купчей, также отсроченной на несколько месяцев, он переехал совсем в имение и перевез в этот низкий, темный дом 6 вагонов ценной мебели, будто поученной им в наследство от Наполеона.

Настал срок. Янихен приехала писать купчую, приехала к нему из доброй Могилевской губернии, где у нее были сестры, прямо к нему в дом. Она очаровала князя своей любезностью и уговорила ехать с ней писать купчую (кажется, в Ровно), всего одним днем позже срока, чтобы провести с ней еще лишний день в приятной компании. Доверчивый князь согласился, приятно и весело провел с ней этот день, а затем и вечер за ужином, за которым Янихен сумела и «хорошо угостить его». Тем временем у нотариуса, в Ровно, появился поверенный Янихен и нотариально засвидетельствовал отсутствие князя в строго определенный и запродажный срок. Условие оказалось нарушенным, задаток князя пропал, и Янихен явилась самолично выселять князя из «своего» дома, причем она безжалостно приказала выкидывать ценную наполеоновскую мебель в окна на двор.