История с географией

Кехли не расстроились из-за таких пустяков. Крупная сумма позволила им тем же вечером отбыть в Вильну. У меня таких денег не было, чтобы уехать таким же способом, и я осталась в Минске. К счастью, меня по дружбе приютила та танцевавшая дама и ее муж, почтенный врач, которого моя семья и мой покойный муж очень любили. Дама больше не танцевала. Ее обокрали, и она провела в Минске долгие трагические месяцы. Но она по-прежнему была добра, любезна, и для меня это была большая удача провести у них десять дней, пытаясь получить разрешение, чтобы добраться до Глубокого.

Немецкое руководство никак не могло понять, к какому району приписано Глубокое.

– Обратитесь в литовский комитет, – убеждали они меня.

Литовцы пожимали плечами:

– Обратитесь в Польский комитет.

В последнем тоже ничего не знали.

Тогда меня отправили в Белорусский комитет. Естественно, Глубокое находилось теперь в Белой Руси. Тип, который представился как Зьевр, любезно выдал мне разрешение, но, увы, немцы рассмеялись мне в глаза.

– Белорусское разрешение? Das ist lächerlich?[322] – сказали они мне и отправили искать Курляндский комитет, который я даже не смогла найти.

У меня текли слезы от гнева, когда я спускалась по административной лестнице. И я решила найти какого-нибудь еврея, который поможет перейти мне границу по лесам и болотам пешком, когда на повороте столкнулась нос к носу со старшей дочерью Веревкиных. Крайне удивленная моими сложностями, она снова поднялась со мной в администрацию, позвала брата, сказала ему что-то на ухо, улыбнулась еще кому-то, подмигнула третьему офицеру. И вот выяснилось, что Глубокое находится ни в Польше, ни в Литве, ни в Курляндии или Белоруссии, а в Германии, в районе десятой армии, и завтра утром за гроши мне выдадут официальное разрешение на въезд в Глубокое.

Я смогла уехать. К вечеру я останавливаюсь в Сеславино. Станция замерла, стала мрачным публичным местом и не более чем стратегической линией. Прекрасный лунный свет и особенно страх проводить ночь на станции, подтолкнули меня к тому, что я наняла типа с большой серой лошадью, запряженной в двуколку, и мы уехали. Я не была уверена, что мне не перережут горло по дороге, и я даже с трудом узнавала дорогу в четырнадцать километров. Этот спуск в лес всего два года назад мы проезжали с мужем, слушали соловьев и были так счастливы. Я перевела дыхание, только успокоившись при виде света в Глубоком. Большая серая лошадь остановилась у порога дома Макара, который, оторопев, закричал, признав меня:

– Слава Богу! Теперь я могу спокойно умереть!

Глава 59. Глубокое при немцах

Я остановилась у Макара в доме, который подарила ему в память о моем муже. Он был небольшой и разделялся на две части прихожей. Три комнатки направо от входа занимала семья, а три других налево были приготовлены для меня. Мне даже принесли пианино, а белый дом полностью опустел и обветшал. Все оттуда вынесли.

Дом Макара был не во дворе имения, а на краю фруктового сада, который примыкал ко двору другого дома, который нам принадлежал и стоял на самой окраине городка. Его называли почтовым домиком, так как однажды его занимала почта. Теперь даже он был отдан в наем и выглядел гораздо лучше белого дома. Просторный, с окнами на озеро, он расположился между имением и городом.

А я думала только об одном: как устроить своих, так как все еще надеялась как можно скорее их привезти. Мы наняли каменщика и столяра, чтобы приготовить комнаты белого дома, но в штабе немецкой армии нам сказали, что в белом доме разместится сотня солдат. Я не стала спорить и решила, что мои родные поживут в доме Макара, в тесноте, конечно, но ведь только до осени, когда освободится почтовый домик.

Макар принес мне около десяти тысяч рублей, которые он выручил от продажи земель. Один из беженцев, пожилой литовец, который жил у нас с семьей с тех пор, как сбежал из Ковно, решил пробраться в Петербург, что было не так уж сложно тогда. Эту сумму денег мы зашили в спинку его пиджака, и так он поехал в Академию, чтобы передать средства моему брату, который надеялся воссоединиться со своей семьей и с Тетушкой и Ольгой тоже к зиме. Все было прекрасно выполнено, и я даже позволила себе немного успокоиться, поскольку в Глубоком было очень хорошо при немцах.

Однажды комендант, немец с надменным и очень суровым видом, вызвал меня в комендатуру. Я по-немецки ему ответила, что у нас не принято вызывать на прием женщину, дамы обычно принимают у себя, если есть в этом необходимость. Господин Эгер прибыл ко мне и с тех пор был крайне вежлив. Но идиллия не длится долго. Внезапно исчез Макар, и тогда мне пришлось поверить в то, что писали о нем. Да, он пил.