История с географией

Он не становился ни грубым, ни злым, совсем напротив. Вино веселило его, но он терял разум и когда был пьян, уходил прятаться и спал на сеновале в амбаре. Это была болезнь, от которой он очень страдал, говорят, в молодости. И сейчас она вернулась, поскольку ему особо нечем было заняться. Я была этим совсем опечалена. Я так ценила его за благородство, ум и все его переживания. И вот он напился, как скотина. Я его увещевала, бранила, умоляла, упрекала. Он плакал, просил прощения, стоя на коленях, и на следующий день напивался еще больше. И так каждый день. Он был для нас потерян. Макар исчез, когда я больше всего в нем нуждалась, поскольку куча народу приходили умолять меня продать им землю.

Мне предлагали хорошие деньги. Это объяснялось тем, что жители Глубокого заработали неплохие деньги благодаря военному времени и близости к фронту, и они спешили что-то купить реальное в обмен на обесценивающиеся бумажки. В ту пору не было даже представления о фиксированной цене, война диктовала рост цен, и если земля до войны стоила сто рублей, то сейчас цена удвоилась или даже утроилась, это было нормально, но надо было продавать, так как немцы возвращали всю эту местность советам.

А эти не признавали никакой собственности. И стало ясно, что мы разорены и нет никакой надежды на возвращение имущества, однако нужно было продолжать жить.

Когда я думала о трудностях и лишениях, которые ожидали мою семью, если мне не удастся обеспечить их деньгами, сердце сжималось, и я решила продать столько земли, сколько это было возможно. Я составила подробный план всего, что шло на продажу, кроме центральной части, назначила цену и принялась за дело, поскольку положиться я теперь могла только на себя. Съезжались со всех сторон, выпрашивали каждый участок. Была земля, которую я продала за пятьсот рублей, и те участки, которые граничили с вокзалом даже за тысячу за десятину.

Десять лет спустя мой пасынок упрекнет меня в том, что я отдала землю за бесценок. Подобные упреки могли быть предъявлены, только если человек забыл о голодных зимах и когда не познал страх, от которого сжималось сердце, думая о том, что твои близкие голодают и лишены молока, масла, сахара, когда ты видишь, что они слабнут, бледнеют… Как я благодарна Господу, что осмелилась продать землю за бесценок. Сколько раз я думала о нем, о Диме. Я ничего не знала о том, где он был тогда, поскольку уже давно от него не был вестей.

Два месяца прошли в Глубоком. Я целыми днями была занята продажей земель, а вечерами вела учет и подсчитывала вырученные деньги. Сумма задатков становилась существенной, и мне хотелось уже вернуться в семью, но как было оставить имение на человека, который напивался и подшофе мог по доброте своей все раздать? И потом Глубокое должно было вернуться советам, как и вся эта местность. А пока жгли имения. Длинная вереница имений, больших и маленьких, богатых и бедных, начиная от Дисны и Полоцка и вплоть до Глубокого стала добычей огня. Эти пожары начались в назначенный день и час, точно не было известно, кто, но ходили слухи, что банды, пришедшие издалека, неизвестных в стране людей, к которым примешались местные подонки, устраивали поджоги.

Я никогда не забуду ночь на пятое ноября. Небо было багровое от огня. Грабили и поджигали в имении графов Моль за двадцать верст от нас. Макар, как обычно исчез. Жена с дочерью, вооружившись длинными палками, искали его на дне всех колодцев, не зная, что Коля, их старший сын, который остался при лошадях в амбаре на дворе, положил его в свою комнату. Это была одна из незабываемых ночей, когда я себе сказала: «Все, я больше не могу, отпустите меня, я хочу к своим». За той ужасной ночью наступили другие чудовищные ночи и дни. Вооруженные банды совершали набеги, убивали владельцев и прислугу. Выследили семью одной школьной учительницы, которая везла лошадей из их горящего фольварка, убили и выкинули на дорогу, а раненая мать и брат бежали через Глубокое в Вильну.

Там невозможно было больше оставаться, и длинный обоз вооруженных землевладельцев двинулся к Вильне. Ко мне пришли умолять присоединиться к обозу, так как очередь дошла и до поджога Глубокого, срок был назначен к двадцатому декабря.

Зная, что при мне есть крупная сумма денег, меня убьют по дороге, если я поеду одна. Но я не смогла уехать, я хотела остаться и увидеть, как сожгут мое имение. Это был идефикс, от которого я не могла отделаться. И потом, как я могла уехать навсегда, не сделав, может быть, того, что обязана была сделать. Как я могла не уговорить отца Николая набраться смелости и похоронить школьную учительницу, которая валялась на дороге абсолютно нагая? Как я могла не поехать на вокзал и не попрощаться с комендантом Эгером, который уезжал в Германию, сидя на бочке в товарном вагоне? Времена стали другие, и немцы тоже. Бедный комендант, грустный, он совсем потерял свой гордый и почтенный вид. Солдаты отправили его в отставку. Могла ли я не сходить в белый дом, полный солдат, чтобы побранить их за то, что они забыли всяческое милосердие?