История с географией

– Удрали, – вздыхали разочарованные жители. Они представили себе, что эта блестящая молодежь, оседлав таких прекрасных коней, создана, чтобы пролить кровь, защищая их лавки, тогда как эти молодые герои поняли или им дали понять, что они дети отсутствующего Пильсудского, и что без него они не могут пойти ни на оборону Вильны, ни в сражение за Россию. Таким образом, все эти молодые так хорошо воспитанные люди отставили в сторону свои мечты о славе и повернули коней в сторону, противоположную от Красной армии, чтобы явиться к своему военачальнику Пильсудскому в Варшаву.

А Красная армия, не встретив никакого сопротивления, заняла Вильну в свое удовольствие. Их радостные крики и громогласное «ура» дали понять оторопевшим горожанам, что завоеватели заняли город.

В девять вечера русские офицеры пили чай у Штраль. Эта бескровная победа не повлекла за собой ни беспорядков, ни бесчинств, ни грабежей, только цены на продовольствие выросли в два раза, но горожане могли считать себя в полной безопасности, и поскольку я была из их числа, то так и поступила. Только сон ко мне больше не шел. Мне нечего было делать в Вильне, и у меня не было никакого занятия, кроме жгучего желания увидеться с моими брошенными родственниками. Это чувство полностью овладело мной. Целыми днями я искала возможность увидеться с ними или написать письмо. Но только в Двинске или Смаргони в семидесяти верстах от Вильны можно было перехватить какой-нибудь поезд. Я не смогла найти лошадей, разрешение мне не дали, и у меня было только старое пальто моего мужа, которое могло меня укрыть от холода. Но тем не менее я успокоилась, когда евреи из Глубокого приехали навестить меня и сказали, что там все в абсолютном порядке, анархия и поджоги прекратились, как и говорил немецкий офицер. При их посредстве мне удалось, наконец, отправить письмо в Петербург. Десять дней спустя заработал телеграф, и мой брат отправил мне телеграмму, чтобы уведомить об их судьбе, и попросил приехать как можно скорее. Я еще раз сорок сходила за пропуском, но, увы, получила отказ с объяснениями, что поезда уже давно не доходят до Вильны.

Я оповестила об этом Макара, который, по словам евреев, был назначен управляющим в Глубоком, советском имении Дисненского района, и получал тысячу рублей жалования в месяц. Представляю, как он смеялся в душе над опекунами, которых я ему снарядила. Но он бросил пить, что уже было счастьем. В ожидании ответа я побывала на свадьбе. Петр Веревкин пришел ко мне на утренний кофе и поделился со мной своей озабоченностью по поводу романа своей старшей дочери. Следует ли ему соглашаться на брак дочери с товарищем брата, несмотря на отсутствие матери, которая осталась с младшими детьми в Петербурге? Я всегда была за браки по любви и живо убеждала его дать свое согласие, не предполагая, что должна принять в этом участие, а именно, два дня спустя мне пришлось быть посаженной матерью и благословлять прекрасную молодую девушку. После заключения брака состоялся великолепный ужин, который подруга или кузина давала в честь молодых.

В ответ на мое письмо Макар послал мне Станислава Станкевича. Это был его большой друг, сын мелкого землевладельца в окрестностях Глубокого. Он служил в акцизном бюро, если я не ошибаюсь, механиком или кем-то в этом роде. Он был готов отвезти меня в Петербург по документам, взятым на имя его тетки. По зрелому размышлению мы решили сначала поехать в Глубокое. Надо было проделать двести верст вместо семидесяти, но…

Вся наша община взбунтовалась. Такое решение казалось абсурдным, как, впрочем, и сама идея ехать по холоду с человеком, который показался им подозрительным. Он, должно быть, предатель, добычей которого я рискую стать. Меня оберут, арестуют и, несомненно, убьют. Макар, поскольку находится на службе у большевиков, отправил за мной, чтобы взять в заложники и обобрать меня до нитки. Мирман разделял негодование нашей маленькой общины и заявлял, что хорошо знал Макара и Станкевича, и что ни тот, ни другой не внушал ему доверия, и что они не могли иметь никаких намерений, кроме самых темных, а мое доверие вызывало у него жалость. Но я стойко держалась, так как, несмотря на гнетущие чувства по поводу пьянства Макара, я не считала его потерянным человеком и хотела с ним помириться.

Вся неделя прошла в спорах. Станкевич прекрасно понимал причину такой задержки. Бесполезно было скрывать ее от него. Он был задет, но тоже скрывал это. Что касается меня, то ни за что на свете я бы не хотела упускать возможность вырваться из своей мышеловки, и хотела также страстно, хоть мельком, увидеть Глубокое, которое я покинула, думая, что на этот раз уже оно потеряно для меня навсегда. Несмотря на все крики взбунтовавшейся общины, мы все-таки отправились в путь.