История с географией

С отъездом живой, всегда веселой, любезной, гостеприимной Марии Степановны точно счастье улетело из нашего дома. Сначала старший зять изменил Оле и отослал ее к матери, женившись на ее кузине. Затем второй зять был арестован. Мария Степановна считала все это возмездием судьбы за нее. Теперь все домашние заботы перешли к Шуне, до тех пор крайне избалованной. Она стала требовать мою помощь, а я, задетая удаленьем Марии Степановны и своим отстраненьем от своей прямой задачи, не пошла на новую деятельность, т. е. замену домашней хозяйки. Мария Степановна не хотела быть затычкой во все бочки, и сама отстранялась от всего, хотела добиться, чтобы Шуня-хозяйка не командовала, а сама работала. Этого добиться было очень трудно, и такая дрессировка сильно действовала на настроенье нас обеих. Целыми днями belle-sœur со мной не разговаривала. И брат Алексей Александрович, и я всегда предпочитали открытую ссору молчаливому дутью; брат прямо заболевал в таких случаях, а мне пришлось четыре года терпеть непрерывное дутье, игнорированье, молчанье… Все попытки детей изменить такое отношение ко мне разбивались об утвержденье, что «все это кажется», а чего уж и совершенно посторонние замечали и удивлялись моему терпенью. Но я терпела, потому что надеялась уехать в Глубокое: Настя, молодая вдова Димы, писала мне самые ласковые письма, и звала меня жить с ней. К ней присоединялся Иван Иванович, ставший после смерти Димы и ее поверенным. Он умолял меня приехать, потому что Дима не оставил духовной, разорвав даже ту, которую он написал жене, по моему настоянью, в 1925 году. В виду моего отсутствия на горизонте показалась целая банда наследников. Мое личное появление и вызов наследников на третейский суд заставили бы эту банду рассеяться. Наш милый юрисконсульт Федорович ушел на тот свет, Иван Иванович был крайне неопытен, а я не могла получить паспорт, и в январе 1930 года все именье, правда, теперь довольно незначительное, без протеста было закреплено, согласно польским законам за явившимся неожиданными «законными наследниками». То был брат мужа Дмитрий, его сестра Семичова и из пять уже выросших сыновей, латвийских и бельгийских подданных, об образовании которых я же заботилась! Впрочем, на семейном совете они выделили одну седьмую вдове Димы, да еще сочли нужным и мне присудить «наследство» – полосу полевой земли в 25 гектар, оцененную ими в семь тысяч, хотя я просила мне с Настей оставить 130-летний дом в саду, на берегу озера, в котором мы с мужем были так счастливы…

Нам это обещали, но вдруг отказали, а затем начались ссоры и драки наследников между собой и каким-то приглашенным ими «…[352] льником».

А в то время, когда над трупом моей несчастной усадьбы, как стая голодных волков, дрались наследники, разрывая ее на куски, уже продавая и пропивая ее, с новой силой возник слух об отравлении Димы. Но теперь уже определенно отравительницей назвали меня «иностранку на востоке». Этим объяснялось мое нежелание приехать к разделу – разделу своего же имущества (!) «Ты не должна была прятаться в СССР, за спиной наемника Ивана Ивановича», – писала мне Семичова, жалуясь на Дмитрия брата своего и находя, что ее интересы «ущемлены»!

Сам же Иван Иванович стал получать от наследников прямые обвинения в лицо, что он содействовал моему преступлению, потому что кто же их них не знал, что я с 1926 года в Глубоком не была! Совершенно взбешенный, Иван Иванович обращался к судебным властям, к прокурору, но что изо всего этого получилось, мне очень не ясно: все зарубежные друзья мои прекратили со мной переписку (отчасти по моему же желанию), а Иван Иванович, человек простой, из костромских крестьян, хотя и вполне интеллигентный, так сдержан и некрасноречив, что сообщая мне о возводимом на меня преступлении отравительницы, добавлял, сверх того наследники, а также Ива, взводят на меня еще и худшее преступление, о чем писать он даже не может… Только мой приезд и привлеченье всех их за клевету через прокурора может рассеять эти слухи.

Но этого разрешенья я не могла получить! Здесь же родные и друзья только пожимают плечами, не хотят даже верить, чтобы это могло меня огорчить, принимая все это за бред спившихся белогвардейцев, сумасшедших эмигрантов… Но если я могу презирать лживые сплетни негодных мальчишек и полоумной Ивы, тщетно заявлявшей и на свои права на наследство Димы, я не могла равнодушно переносить оскорбленья со стороны брата и сестры моего мужа, которого я страстно любила, а на них я долгие годы, после кончины мужа, переносила свою любовь. Дмитрий, кажется, давно предвидевший благополучно стать наследником слабого и больного бездетного племянника, гордо и решительно молчал и только вел свои оскорблявшие разговоры с Иваном Ивановичем…