История с Живаго. Лара для господина Пастернака

– Не знаю. Нет. Я должен подумать. Странички с тобой?

Они остановились, и Ольга вручила ему вчетверо сложенные листики с текстом отречения от Нобелевской премии, от своего прошлого, от себя.

– Но ты лучше этого не читай. И не забудь, что оно должно быть на столе у Хрущева не позже среды!

По мере приближения к даче становился все более явственным какой-то шум, с каждым их шагом он усиливался. Когда же Ольга и Борис Леонидович вышли на обширную поляну, посередине которой возвышалась переделкинская дача, опоясанная сетчатым забором, они увидели густую черную плазму толпы. Лиц не было видно, только общие очертания, зато крики и возгласы различались во всеобщей тишине подмосковных рощ отчетливо и резко.

– Предатель, вон из нашей страны! Пастернак-костернак, вон! Пастернак-костернак, вон!

Борис Леонидович и Ольга встали под фонарем.

– Ведь это студенты Литературного института… Боже, это же будущее русской литературы!..

В толпе их заметили, притихли, повернулись к ним лицом. Сверкнули огненные точки сигарет.

В иное время, в иных обстоятельствах эти двое изумились бы, что вот пришла пора расставания, возможно, окончательного. Но сейчас Ольга ощутила только страх, тем больший, что в глазах Бориса Леонидовича вдруг возникла редкая для него жесткость и решимость.

– Не станем подписывать!

– Пожалей меня, – отчаянно взмолилась она.

Он ей кивнул и направился прямо в толпу, загородившую калитку.

Еще раз вернулось воспоминание о той далекой, тридцатилетней давности, писательской поездке в колхоз: поломка машины в пути, тропа, что привела его к поляне, где в избушке полутени-полулюди пожирали своего же ребенка…

Студенты молча расступились, и Борис Леонидович вошел в свой сад.

Крики возобновились лишь тогда, когда он стал удаляться.

– Позор клеветнику! – раздалось из толпы.

В окне второго этажа Ольга увидела неподвижную тень Зинаиды Николаевны.

Когда он вошел в дом, то увидел неожиданное: улыбку жены.

– К тебе пришли гости. Угадай, кто такие?

Она сама открыла двери в столовую и тут же скрылась в кухню. Борис Леонидович узнал Новикова и Романеева. Он обнял каждого.

– О, как я рад, молодые люди, как я рад, что вы здесь! Некогда я сам считал своим долгом навестить гонимых. Тогда мне казалось, что это малость, даже и не помощь, а так себе. Но сегодня, увидев вас, я понял, как ошибался.

В лучистом взгляде Романеева проскользнула доля жалости.

– Да, мы пришли сказать, что мы всем сердцем с вами. Мы не читали вашего романа, но мы много общались с вами, получали от вас ценнейшие консультации, и мы считаем, что то, что о вас повсюду пишут и говорят – чепуха. Недоразумение рассеется, и вы будете реабилитированы.

Новиков замялся и, с трудом подбирая слова, все же вымолвил:

– Но мы хотим, Борис Леонидович, чтобы вы нас поняли: мы студенты и не вправе иметь свою, отличную от всех, позицию. Поэтому мы подписали эту петицию, которую нам поручено вам вручить.

– Только поймите нас правильно…

Писателю вручили большой конверт с надписью: «От литературной молодежи».

– Это можно не читать?

– Да, лучше не читать.

– Тогда мы пойдем. Если можно, мы зайдем в другой раз.

– Погодите минуту.

Борис Леонидович достал из кармана плаща сложенные вчетверо ольгины листы, устроился за столом и тут же, не читая, махнул подпись, вложил листы в конверт и быстро дописал адрес.

– Вы сейчас будете возвращаться в город? – уточнил он.

– Да, – подтвердил Романеев.

– Окажите небольшую услугу. Бросьте это в любой почтовый ящик, поближе к центру.

– Обязательно. Вы на нас не обижаетесь? – переспросил Новиков.

– Да что вы, все в порядке. Обязательно заходите, когда будет время.

И гости как-то боком удалились.

Борис Леонидович подошел к окну. Толпа за оградой продолжала бесноваться. Он направился к роялю, открыл крышку, расслабился и медленно заиграл скрябинский морской «прелюд»: медленно раскачивались воды серого моря, и так же осязаемо истлевали скалы и образные очертания северного города.

Вошла Зинаида Николаева с полным подносом.

– А где же эти славные парни? – удивилась она.

На лице Бориса Леонидовича вдруг появилась ослепительная улыбка.

– Я очень рад. Я очень рад, – ты единственная меня не оставила. Так ведь и должно было быть!

Глава 21 Вождь

Вот описание события из письма самого Бориса Леонидовича:

«Когда это случилось, и меня отвезли, и я пять вечерних часов пролежал сначала в приемном покое, а потом ночь в коридоре обыкновенной громадной и переполненной городской больницы, то в промежутках между потерями сознания и приступами тошноты и рвоты меня охватывало такое спокойствие и блаженство!.. <…>