История с Живаго. Лара для господина Пастернака

А Пастернака я любила с детства, читала его стихи, я вообще читала все, что у нас было дома в книжном шкафу. Мы много ездили и всегда возили с собой библиотеку, и мне дома никогда не говорили: тебе это рано, не читай, я читала все, и никто мне не запрещал. Я любила Пушкина, Лермонтова, Маршака, да много кого и, как я теперь понимаю, любила хорошие стихи. Вот и Пастернак мне очень нравился.

С семи лет я с мамой и дедушкой жила в Медвежьей Горе, а до этого – в Ленинграде. Дедушку направили в Медвежью Гору по службе – переносить кусок железной дороги, который мешал Беломорканалу. Он был главным инженером по переносу трассы. Мы с мамой поехали вместе с ним. И это, я считаю, мое везение. Красивейшее место, но главное, там были очень интересные люди. Ведь это лагеря. В них сидели самые разные, в основном интеллигентные люди, и я была знакома со многими заключенными.

Это был лагерь, как лагерь – бараки, проволока, все как положено. Но работали многие вместе с вольнонаемными. Утром их выводили, строили в колонны, они шли с конвоем. По дороге их разводили кого куда: врачей – в поликлинику, инженеров – в КБ, артистов – в театр. Вечером – обратно в зону.

Считалось, что вольнонаемные и родственники, если у кого есть, с заключенными как будто не общаются. Но на деле, в рабочее время их уже никто не караулил, многие выходили на крыльцо, и иногда им удавалось повидаться с родными. Я туда ходила, так как у моей мамы была четкая установка – людям, нуждающимся в помощи, надо помогать. И я это усвоила с раннего детства. Как помогала я? Заключенные давали мне какие-то деньги, я бежала в ларек для вольных и покупала: кому – сигареты, кому – сахар, карточек тогда еще не было. Или кто-то давал мне письмо, и я бросала его в почтовый вагон проходящего поезда. Таким образом, письма шли без цензуры. К нам домой приходили посылки от их родных. И родственники их приезжали к нам, останавливались у нас. Мама работала чертежником в конструкторском бюро. Так и жили.

Я общалась с заключенными. Я как-то очень просто знакомилась с людьми взрослыми и даже немолодыми, и все они ко мне относились совершенно как к равному и взрослому человеку. Они говорили со мной о таких вещах, о которых с детьми не говорят. Я считаю, мне очень повезло, что я провела там детство и юность, потому что я получила, общаясь, такое воспитание и образование, какое никогда нигде не получила бы.

В Медвежке был потрясающий театр. Артисты, музыканты из лучших театров Москвы, Ленинграда, арестованные и заключенные, играли в лагерных театрах. Подбиралась великолепная труппа. Так и в Медвежке, прекрасные были музыканты, очень сильные, и певцы, не было только балета. Балет трудно держать в лагере, посадить-то столько балетных можно, но вот тренировки постоянные организовать…

А были там опера, драма, оперетта. В драме шел классический репертуар, и Чехов, и Шекспир, в опере – «Онегин», «Пиковая дама», «Царская невеста», в оперетте – «Сильва» – все, как в любом театре в Москве. Вот в этот театр я ходила постоянно, и была там свой человек, свой ребенок, толклась у художников, у гримеров, с актерами разговаривала… И все ко мне очень хорошо относились, а я помогала чем могла.

Помню солиста Мариинского театра, помню скрипача, солиста Варшавской филармонии. Желяза Кароль Бертович его звали. Он был еврей, и когда мы Польшу разделили с Гитлером, он побоялся остаться на немецкой территории и перебрался к нам. Тут ему сразу дали пять лет и – в Медвежку. Он мне говорил: вот, посиди, послушай, это Паганини, а это – Шопен…

Еще я познакомилась с философом Александром Кон-стантиновичем Горским-Горностаевым, учеником Федорова, и он мне рассказывал об идеях Федорова, о Соловьеве, а мне было 9–10 лет. Наверное, подвигал его на разговор мой искренний интерес. И мне Горский-Горностаев советовал: вот, если такие и такие книжки увидишь – обязательно читай. В частности, Пастернака. Мне купили маленькую книжечку его стихов, однотомничек, я из рук его не выпускала, так он мне нравился, и потом везде с собой возила, и вот он у меня до сих пор стоит в шкафу. Там, в Медвежке, я познакомилась с людьми, которые знали – если не его самого, то о нем, и очень хорошо о Борисе Леонидовиче отзывались, и я думала: если смогу, когда-нибудь с ним познакомлюсь».

Так начиналась ее уникальная судьба. Ее сегодняшний возраст не заметен, это человек по духу молодой и тебе близкий. Веселость, жизнелюбие, юмор, безусловные доброжелательность и уважение к людям. Никакого ожесточения, сожаления, уныния, несмотря на жуткое положение и события вокруг такого хрупкого и такого юного тогда создания. Лагеря, война, бегство от немцев, госпиталя, голод, начинавшаяся цинга, – это юность, «календарь» которой она перебирает с легкой иронией и благодарностью.

Прямо перед началом войны медвежьегорский театр поехал на гастроли, и Люся отправилась с театром. На гастролях их застала война. Театр, уходя от немцев, перемещается в Вологду. Люся выходит замуж, работает и в театре, и в госпитале, и в концертном бюро.