История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз

— А ты говоришь пить нельзя! Давай скорее стакан и воды холодной ковш.

— Да ты закуси хоть вот огурцом! — предложила ему Гришухина мать.

— Я никогда не закусываю, не заедаю, а что толку, пить и закусывать, пусть немножко в горле подерёт! — С чувством заядлого пьяницы проговорил Федька. — А ты Гришух, что мало выпил?

— Я что-то не хочу, уж больно она противная.

— Кто не хочет пить, того будем бить! — шутливо заметил Федька. — Спаси мою душу пиковый валет во имя винновой красотки! — продекламировал Федька слышанное от кого-то изречение.

По мере того, как стал пьянеть, Федька ещё пуще развязал язык, и он стал к делу и без дела высказывать свои любимые заученные на стороне фразы

— Как в аптеке, так и тут. Сорок фунтов так и пуд. Удивился бы весь люд, в бане парится верблюд.

— Федьк, а ты где пропадал, на заработках был что-ли? — спросила его Гришухина мать.

— Эх, тётка Пелагея, где я был там уж меня нет, а что касается заработка, получил получку я девяносто два рубля, я девяносто на пропой, два рубля послал домой! — шутливой песенкой отговорился Федька.

И вправду, Федька, работая в Астрахани на заводе, вспомнив о доме не об отце, а об матери, и решил ей послать денег червонец, чтоб всё же помнили и не забывали дома, что где-то существует их сын Феденька. По приезде домой, как только он вошёл в родной дом, то перво-наперво осведомился у матери:

— Получала ли ты мои деньги, новенький червонец, который я специально подобрал чтобы он не помялся в дороге, я его послал по почте тебе.

— Получила, получила, спасибо сынок, что вспомнил! — отозвалась Федьке мать, пряча от него слёзы радости, что её сын, постранствовав снова вернулся домой.

И вот теперь в доме Гришухи, когда речь зашла о деньгах, Федька самозабвенно вспомнил, что в кармане у него деньги вывелись, он запел:

— Всюду деньги, деньги, деньги, всюду денежки друзья, а без денег жизнь плохая, не годится никуда!

Пропев песенку о деньгах, Федька закурил и видимо не от сласти во рту, начала шматками плеваться на пол.

— Ты что куришь? — спросила хозяйка.

— Сладко! — с довольством ответил Федька.

— А что же плюёшь?

— Гадко! — с ухарством засмеялся Федька, широко расхлебанив рот скаля своим золотым зубом. — «Пионеры юные, у них башки чугунные. Сами деревянные черти окаянные!» — вдруг пропел Федька, показав своё искусство в пении где-то услышанных частушек. — «Колхознички — шпана, на троих одна штана. Один носит, другой просит, третий в очередь стоит!» — пропел Федька Кольки Кочеврягина сложенье.

Одним словом, по всему видимому, Федька, побывав на стороне и всего наимался, выбился в люди и из себя корчил такого интеллигентного парня-жениха, ухаря, что и не подступиться, его разговор свысока, льстивые слова и золотой зуб пленили девок.

— Это чья такая красотка по улице идёт? — метнувшись к окну спросил у Гришухи Федька.

— Дунька Булатова! — ответил ему Гришуха.

— Вот уж действительно красива и постатна, кровь с молоком. Да лакомый кусочек, настоящий флердоранж, — мечтательно залюбовался Федька Дунькой, — надо взять её на мушку! — позамыслил он.

Сиротка Дуня Булатова жила в доме двоюродной сестры Анисьи. Дуня росла и наливалась, как шафранное яблоко в саду. Краситься-румяниться, как некоторые девки, ей не было никакой надобности. Щёки её были и так сказочно румяны. Брови чёрные, как распростёртые крылья сокола, глаза тоже чёрные, как жуки, губы алые как вишня, и коса сзади до пят. Она в селе прославилась самой красивой девушкой, а ей всего пятнадцать лет. Про таких говорят: «Взглянет, как рублём подарит!» Её хвалили ни только мужики, и увлекались ею парни, но расхваливали и бабы. С дальних концов села, не знающие Дуню бабы, допытывались у Дуниных соседок:

— Она как, сродни Анисье-то?

— Двоюродные сёстры — вот как! — отвечали им.

— Ну-у! — удивлялись несведущие бабы.

— То-то они с Анисьей-то, харями-то, как две капли воды схожи! Лицами-то они похожи, а карахтирами — врозь! Анисья-то уж больно скромна, а эта — смела и взбаламошана! — характеризовала Дуню Анна Крестьянинова.

— Карахтир-то ладно, да на лицо-то больно гожа! — восхищались Дуниной красотой бабы.

— Да она всем взяла, что красива, что постатна, что смела! — хвалила Дуню и Анна.

А Дуня, не замечая людских похвал, подрастала и с каждым днём наливалась, и полнела. За последние полгода, её маленькие, словно вороночные оттиски на пшеничном тесте груди, стали требовательно выпирать из-под кофточки. Моясь в бане Дуня по нечаянности, всё чаще стала задевать руками за торчащие пуговички сосков грудей, значительно полнел и раздавался у неё и зад.

Вечером в этот праздничный Духов день, Федька решил познакомиться с Дуней. Гармонь на плечо, кепка над чубом набекрень, для пущей красы он в кармашек костюма воткнул кисть цветущей сирени, кисточку цветущей черемухи он прикрепил на кепку. И, в таком обворожительном виде парня-жениха Федька, ухарски подкатился к Дуне.

— С вашего разрешеньица, с моего позволеньица разрешите вас под крендель взять и познакомиться! — слащаво-льстиво заговорил Федька с Дуней. — Меня зовут Федя, а вас как?

— А меня по-просту Дунька!