История Сицилии

С экономикой справиться было куда сложнее. Изучение бухгалтерских книг показало, что около трети годового дохода казны бесследно исчезает. Осуна незамедлительно ввел новую систему жестких ограничений и контроля и одновременно договорился о немалом кредите с генуэзскими банкирами. За несколько лет он сумел восстановить доверие финансистов. В Палермо и Мессине вновь открывались банки (а ведь некоторые были закрыты уже давно). Жители Мессины бурно протестовали – мол, они не обязаны платить налоги, принятые без их одобрения, – и предложили Осуне 20 000 скудо[100], чтобы он, так сказать, забыл о своих планах. Осуна отверг это «подношение» и доложил королю Филиппу IV, что мессинцы в шестой раз за пятьдесят лет отказываются платить установленные налоги, а посему, если не принять мер, город вполне может стать независимым государством[101]. Затем он сам отправился в Мессину, арестовал отцов города и привез их в цепях в Палермо, где заключил в тюрьму, причем содержались они в одиночках и за собственный счет.

Осуна был не только блестящим администратором, но и щедрым меценатом и покровителем искусств, в особенности архитектуры. К ужасу инквизиции, он пригласил в Палермо новый итальянский театр, охотно допустил выступления по воскресеньям и нисколько не возражал против присутствия женщин на сцене. Его сильно привлекали карнавалы, он даже пытался сделать обязательным ношение масок. В отличие от большинства местных вице-королей, он был по-настоящему популярен, и когда он отбыл с острова в 1616 году, жители Палермо (но не Мессины, увы) искренне сожалели.

По счастью, он избежал близкого знакомства с двумя наихудшими эпидемиями бубонной чумы на Сицилии. В 1575 году, по сообщениям хронистов, Мессина лишилась половины своего населения; в 1624 году настала очередь Палермо, куда болезнь завезли на кораблях, доставлявших освобожденных христианских невольников из Туниса. Умерли тысячи людей, в том числе вице-король Эммануил Филиберт Савойский; Антонис ван Дейк, писавший портрет этого чиновника, бежал на материк при первых признаках эпидемии. Мощи святых Кристины и Ниньи ежедневно носили по улицам, тем самым лишь распространяя инфекцию; но в критический момент святая Розалия (по мнению многих, племянница короля Вильгельма Доброго) явилась некоему охотнику на Монте-Пеллегрино, напомнила, что так и не удостоилась надлежащего христианского погребения, и указала пещеру, где лежали ее останки. Кости немедленно забрали, и они оказались куда более действенными, нежели мощи других святых, а потому святая Розалия сделалась новой покровительницей города.

Почти столь же катастрофической, как чума, стала Тридцатилетняя война, один из наиболее протяженных и разрушительных конфликтов в европейской истории. Начавшись в 1618 году как религиозная война между католиками и протестантами в Священной Римской империи, она постепенно распространилась на большую часть континента, утратила со временем религиозную составляющую и превратилась в кровопролитное разрешение вековой вражды между домами Бурбонов и Габсбургов. Для большинства сицилийцев, впрочем, эта война проявляла себя только в денежных поборах. Парламент теперь собирался не реже одного раза в год (а зачастую и дважды в год) и был вынужден так или иначе реагировать на колоссальные финансовые запросы со стороны Испании. Сицилия отчаянно старалась соответствовать: парламентарии не отвергали никакой схемы налогообложения, никакой идеи, если та сулила приток средств. Важные посты в правительстве продавались за немалую цену, равно как и принадлежность к аристократии: право ставить обращение «дон» перед именем стоило сотню скудо, на более значимые титулы цены росли астрономически. Прощение за любые преступления – как всегда, за исключением государственной измены – также можно было купить. Эгадские острова у Трапани[102] были приобретены генуэзским семейством Паллавичини-Рускони за 160 000 скуди. Но требовались не только деньги, война пожинала жатву и людскими ресурсами. Ушли из гавани новые галеры Осуны, команды которых были укомплектованы в основном сицилийцами. В итоге вице-королю пришлось сообщить своему сюзерену, что на острове больше не найти ни единого свободного мараведи[103].