История социологической мысли. Том 2

Задачей этой книги не было и не могло быть подведение баланса бесспорных достижений социологической мысли. Хотя мы не претендуем на теоретическую незаинтересованность и вообще не верим в полностью беспристрастную историографию, мы взялись за эту работу не с целью подвести фундамент под собственную социологическую систему – фундамент, строительным материалом для которого стали бы самые прочные кирпичики из построек, подвергнутых нами тут рассмотрению. Такое предприятие заранее казалось нам обреченным на неуспех. Впрочем, не думаем, чтобы оно могло быть задачей историка, который лучше, чем кто-либо другой, осознает преходящий характер любых решений, а также то, что из идей, которые ему даны, можно составить практически бесконечное количество новых комбинаций.

История социологической мысли не подготовила почву ни для какого определенного, а тем более окончательного решения. Скорее она выявила богатство теоретических альтернатив, ни от одной из которых, пожалуй, нельзя безусловно отказаться. И если из этой книги вытекает хоть какая-то мораль, то она состоит главным образом в невозможности подвести в социологии баланс, который дал бы что-то большее, чем определение «суммы проблем и дилемм».

Если опустить чисто технические вопросы (которым мы уделили относительно мало внимания), прогресс состоит прежде всего в усложнении проблематики под влиянием перемен, которые претерпевает социальная реальность, и возрастании требований, которые на основе опыта (и неудач) своих предшественников предъявляют себе мыслители.

Один из многочисленных парадоксов происходившего до сих пор развития социологии – это сочетание измеряемых профессиональных и институциональных достижений с ощущением неспособности справиться с самыми важными теоретическими вопросами и самыми жгучими социальными проблемами. По этой причине говорят, что социология перманентно находится в состоянии «кризиса» в столь популярном последнее время среди социологов – куновском – смысле этого слова (см. раздел 22). Она даже не сформировала окончательно конкретный объект своих исследований. Кажется, что приходится постоянно начинать с нуля и уделять непропорционально много внимания рассмотрению самых фундаментальных проблем, по которым особенно трудно достигнуть договоренности.

Активность ученых, работающих в каждой области знаний, можно разделить на две части. К первой относятся исследования, предпринимаемые с целью, как говорил Кун, решения тех или иных «головоломок», возникающих в результате развития данной дисциплины. Ученый, занятый решением головоломок, не задумывается над основополагающими теоретическими вопросами, он скорее полагает, что ответы уже найдены и единственное, что требуется, – это кропотливая повседневная работа над дополнением уже существующей научной картины мира. Он считает, что традиционный корпус знаний требует скорее расширения, чем принципиальных преобразований. Он заполняет своими открытиями заготовленные другими теоретические ящики, не заботясь о том, правильно ли эти ящики сделаны и достаточно ли они емкие.

Если у него что-то не сходится, он склонен подозревать в какой-то технической ошибке самого себя, а не ставить под сомнение действующую в данной дисциплине «парадигму». Только лишь в достаточно исключительных «критических» ситуациях, когда эти новые открытия никоим образом не получается увязать с принятыми взглядами (они представляют собой явную «аномалию»), в обычном ученом пробуждается философ, подвергающий сомнению существующую догму и заново поднимающий фундаментальные проблемы. С этой точки зрения он принципиально не отличается от обычного человека, который руководствуется повседневной рутиной до тех пор, пока какие-то необычные и непредвиденные события не сделают все проблематичным и не потребуют переосмыслить все заново.

Другая же из упомянутых частей научной деятельности состоит именно из интеллектуальных начинаний, предпринятых в моменты «кризиса», цель которых не столько рассмотреть конкретные исследовательские проблемы, сколько прояснить для себя, за какие проблемы стоит браться и как это следует делать. В крайних случаях ученые прямо задаются вопросом о смысле всей своей деятельности, в которой начали сомневаться под влиянием тех или иных разочарований и неудач. Их тревоги касаются порой проблем полезности и социальных последствий, к которым приводят их исследования, а порой – фундаментальных теоретических принципов, которые они приняли без обсуждения в момент начала исследований. Так или иначе, проблематичными оказываются не только конкретные решения, но и сами принципы, на которых эти решения основаны.

Такого рода ситуации бывают, пожалуй, во всех областях науки, но нигде они не случаются так часто и в таких масштабах, как в социальных науках, а среди них – в социологии. Отсюда упомянутые проблемы с подведением баланса. Отсюда возникающее у многих наблюдающих развитие этих наук ощущение дисконтинуитета или попросту хаоса.