История социологической мысли. Том 2

Первая из этих тенденций – уже упоминавшаяся в начале главы открытость социологической теории философии, а также другим дисциплинам, и вследствие этого иногда трудно бывает однозначно определить, какие из влиятельных на сегодняшний день теорий достоверно относятся к социологии, а какие – нет. В книгах, посвященных sociological или social theory[1225], которые были изданы, к примеру, тридцать лет назад, содержалось обычно обсуждение теорий, созданных на факультетах социологии, изредка дополненное чем-нибудь другим (например, взглядами Шюца). В книгах по этой тематике, издающихся сейчас, мы все чаще встречаем куда более богатый выбор авторов и концепций. Лучшим примером, наверное, является обширный труд под редакцией Энтони Эллиота и Брайана Тернера, озаглавленный Profiles in Contemporary Social Theory (2001), в котором из тридцати четырех мыслителей профессиональных социологов не более восьми. Выбор, несомненно, весьма односторонний и пристрастный, однако сам его принцип кажется симптоматическим, поскольку он следует из ответа на вопрос, кто в XX веке сказал о социальных явлениях нечто важное, а не на вопрос, о чем могут сказать социологи. Как говорит Гирц, «‹…› линия, обозначающая в интеллектуальном сообществе групповую принадлежность, или же, что одно и то же, выделяющая ученых в новые группы, проходит сегодня порой под своеобразным углом»[1226]. Границы сделались относительными, и их все чаще пересекают как сами социологи, так и представители других дисциплин, причем это не столько реализация абстрактного лозунга интердисциплинарности, сколько открытие того, что важнейшие вопросы не умещаются в пространстве ни одной отдельной дисциплины – впрочем, наиболее прогрессивные теоретики это всегда понимали.

Вторая достойная внимания тенденция современной социологической мысли – это, как нам кажется, достаточно всеобщий отход от моделей естественных наук к моделям, источником которых является если не философия, то те или иные гуманитарные науки. Это связано как с заметным смещением интересов от «базиса» к «надстройке», то есть к явлениям, поддающимся скорее пониманию, чем объяснению, так и с тем, что выработанные в науках о культуре методы кажутся значительно более соответствующими природе социальной реальности как царства значений и интерпретаций. Особенно примечателен с этой точки зрения так называемый «лингвистический поворот», а следовательно, все более частые поиски в языке либо базового социального факта, либо модели любой гуманитарной реальности, подчиняющейся не законам, а правилам.

Третья тенденция – это разрушение стены между субъектом и объектом социального познания, сомнения в познавательно привилегированной позиции внешнего наблюдателя или даже в том, достижима ли вообще такая позиция для социолога. Это означает не только расставание с позитивизмом, но и фактически отказ от признания веберовского идеала социологии как науки, свободной от оценки. Показательно, что этот идеал подвергает сомнению даже Луман – самый «позитивистский» из обсуждавшихся в данной главе авторов. Он утверждает, что «Wertfreiheit[1227], „аксиологическая нейтральность“ может означать только ограниченность ценностями собственной подсистемы, то есть собственного кода. Если бы мы не имели никаких ценностей, мы не смогли бы делать выбор. Выбор требует ориентации: „Это лучше, чем то“, „Мы предпочитаем это, а не то“. Мы предпочитаем, таким образом, истинное ложному, поскольку так должно быть в науке, которая в противном случае не была бы наукой. Но тогда Wertfreiheit в веберовском понимании может означать единственно то, что мы должны избегать смешивания ценностей разных функциональных систем, то есть, например, не привлекать в поддержку научных теорий религиозные аргументы»[1228].

Четвертая тенденция состоит, как нам кажется, в восприятии социального мира как неупорядоченной, нестабильной и непредсказуемой реальности, полной опасностей, неуверенности и риска. Несмотря на сильное стремление обнаружить в нем относительно стабильные структуры и ценности, их актуальное существование более не относится к области очевидности, в которой оно находилось по убеждению многих поколений социологов.

Заключение