Читаем История социологической мысли. Том 2 полностью

Каждая из этих подсистем (экономика, политика, наука, искусство, право, религия, любовь и семья) обладает собственным кодом, который, в сущности, непереводим на коды других подсистем, в связи с чем коммуникация совершается скорее внутри подсистем, а не между ними. Ни один из этих кодов не является общедоступным и ни один не в состоянии гарантировать всеобщего понимания. «Таким образом, – пишет Луман, – функционирующий в обществе как целом консенсус относительно того, что существует и что имеет законную силу, является сложнодостижимым и практически невозможным, то, что называется консенсусом, функционирует как нечто лишь временно признаваемое. Рядом с ним существуют действительно продуктивные синтезы реальности, специфичные для определенных функций, достигающие того уровня сложности, который может себе позволить отдельная функциональная система, которые, однако, невозможно соединить в общее видение мира в смысле некоторого congregatio corporum и universitas rerum[1218]»[1219].

Каждая из этих подсистем, или «систем функций», является, конечно, как и все системы, аутопоэтической и, будучи таковой, проявляет тенденцию к замкнутости. Правда, между ними существуют подобия, взаимовлияния и даже «сцепления», но для Лумана это вопрос не первостепенной важности. С его точки зрения, для каждой подсистемы все, что приходит к ней из других подсистем, является по существу шумом, создаваемым бесконечно сложной внешней средой, которая служит для системы не источником информации, а источником раздражений и помех. Эти подсистемы «‹…› совмещают чувствительность к некоторым определенным вопросам с недостатком чувствительности ко всем остальным. Возможности ориентироваться в некотором ограниченном локальном комплексе в различных областях формируется по-своему, однако всегда компенсируются недостатком чувствительности ко всем другим аспектам. Совершенствование такого рода действия усиливает одновременно и чувствительность, и нечувствительность, однако нечувствительность растет сверхпропорционально, поскольку концентрация внимания обязательно вызывает недостаток чувствительности ко всему остальному»[1220].

Следует решительно подчеркнуть, что речь здесь идет о взглядах Лумана не на любое человеческое общество вообще, а только на современное общество. Универсальная тенденция к умножению различий проявляется в истории по-разному, и доминирующая сейчас функциональная дифференциация появилась относительно поздно – только вместе с современностью. Характерные для более ранних фаз эволюции формы дифференциации общества – это сегментарная дифференциация, выделение центра и периферии, а также стратификационная дифференциация[1221]. Первая состоит в делении целого на части, обладающие теми же самыми или подобными функциями; вторая – в формировании доминации одной из них; третья – в образовании иерархии и неравенства. Все эти формы дифференциации отличались от нынешней функциональной дифференциации, помимо прочего, тем, что не представляли собой угрозы общесоциальному консенсусу, допускали существование универсального кода и комплекса общих ценностей, источником и гарантом которых могла быть в прошлом, к примеру, религия. В современном обществе ничто уже не в состоянии играть такую роль: ни мораль, ни право, ни деньги; произошла необратимая детотализация общества.

Это не означает, что Луман когда-либо выступал как критик этого общества. Как раз наоборот, он отмечал различные выгоды функциональной дифференциации и с некоторой насмешкой высказывался о тех теоретиках, которые привыкли сетовать по поводу «культурного упадка» и «кризиса легитимации». Вообще Луман скорее констатировал, чем оценивал положение вещей. Впрочем, как мы убедимся далее, его способ понимания научного знания исключал, по сути, возможность ставить такого рода диагнозы, ибо ученый неизбежно высказывает свои мысли, находясь внутри одной из функциональных подсистем, и не в состоянии пересечь ее границы, чтобы диктовать всей социальной системе какие-либо универсальные a priori. В существующих в современных обществах условиях этого не в силах сделать никто.

Теория познания

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальная история

Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века
Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.

Роберт Дарнтон

Документальная литература
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века
Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века

Французские адвокаты, судьи и университетские магистры оказались участниками семи рассматриваемых в книге конфликтов. Помимо восстановления их исторических и биографических обстоятельств на основе архивных источников, эти конфликты рассмотрены и как юридические коллизии, то есть как противоречия между компетенциями различных органов власти или между разными правовыми актами, регулирующими смежные отношения, и как казусы — запутанные случаи, требующие применения микроисторических методов исследования. Избранный ракурс позволяет взглянуть изнутри на важные исторические процессы: формирование абсолютистской идеологии, стремление унифицировать французское право, функционирование королевского правосудия и проведение судебно-административных реформ, распространение реформационных идей и вызванные этим религиозные войны, укрепление института продажи королевских должностей. Большое внимание уделено проблемам истории повседневности и истории семьи. Но главными остаются базовые вопросы обновленной социальной истории: социальные иерархии и социальная мобильность, степени свободы индивида и группы в определении своей судьбы, представления о том, как было устроено французское общество XVI века.

Павел Юрьевич Уваров

Юриспруденция / Образование и наука

Похожие книги

Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке
Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Книга А. Н. Медушевского – первое системное осмысление коммунистического эксперимента в России с позиций его конституционно-правовых оснований – их возникновения в ходе революции 1917 г. и роспуска Учредительного собрания, стадий развития и упадка с крушением СССР. В центре внимания – логика советской политической системы – взаимосвязь ее правовых оснований, политических институтов, террора, форм массовой мобилизации. Опираясь на архивы всех советских конституционных комиссий, программные документы и анализ идеологических дискуссий, автор раскрывает природу номинального конституционализма, институциональные основы однопартийного режима, механизмы господства и принятия решений советской элитой. Автору удается радикально переосмыслить образ революции к ее столетнему юбилею, раскрыть преемственность российской политической системы дореволюционного, советского и постсоветского периодов и реконструировать эволюцию легитимирующей формулы власти.

Андрей Николаевич Медушевский

Обществознание, социология
Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется
Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется

Специалист по проблемам мирового здравоохранения, основатель шведского отделения «Врачей без границ», создатель проекта Gapminder, Ханс Рослинг неоднократно входил в список 100 самых влиятельных людей мира. Его книга «Фактологичность» — это попытка дать читателям с самым разным уровнем подготовки эффективный инструмент мышления в борьбе с новостной паникой. С помощью проверенной статистики и наглядных визуализаций Рослинг описывает ловушки, в которые попадает наш разум, и рассказывает, как в действительности сегодня обстоят дела с бедностью и болезнями, рождаемостью и смертностью, сохранением редких видов животных и глобальными климатическими изменениями.

Анна Рослинг Рённлунд , Ула Рослинг , Ханс Рослинг

Обществознание, социология
Теория социальной экономики
Теория социальной экономики

Впервые в мире представлена теория социально ориентированной экономики, обеспечивающая равноправные условия жизнедеятельности людей и свободное личностное развитие каждого человека в обществе в соответствии с его индивидуальными возможностями и желаниями, Вместо антисоциальной и антигуманной монетаристской экономики «свободного» рынка, ориентированной на деградацию и уничтожение Человечества, предложена простая гуманистическая система организации жизнедеятельности общества без частной собственности, без денег и налогов, обеспечивающая дальнейшее разумное развитие Цивилизации. Предлагаемая теория исключает спекуляцию, ростовщичество, казнокрадство и расслоение людей на бедных и богатых, неразумную систему управления в обществе. Теория может быть использована для практической реализации национальной русской идеи. Работа адресована всем умным людям, которые всерьез задумываются о будущем нашего мироздания.

Владимир Сергеевич Соловьев , В. С. Соловьев

Обществознание, социология / Учебная и научная литература / Образование и наука